Рота Шарпа

Бернард Корнуэлл Приключения Ричарда Шарпа Рота Шарпа (Ричард Шарп и осада Бадахоса, январь-апрель 1812 года)

Приходишь ныне ты на праздник смерти[1]

У.Шекспир, Генрих VI, Часть I, акт 4, сцена 5

«Рота Шарпа» посвящается семье Харперов: Чарли и Марии, Патрику, Донне и Терри - с любовью и благодарностью.

Перевод: J.Андрей Манухин

Часть первая. Январь 1812 года

Глава 1

Если твои глаза в предрассветных сумерках могут различить белую лошадь на расстоянии в милю[2], то ночь закончилась. Часовые могут расслабиться, дежурные батальоны – смениться, поскольку момент для внезапной атаки упущен.

Но только не сегодня. Конь был бы неразличим и в сотне шагов, не то, что за милю, ведь рассвет еле пробивался сквозь грязный пороховой дым, смешавшийся со снеговыми тучами. Черная пичужка, деловито прыгавшая по снегу, была единственной живой душой, двигавшейся в мертвом сером пространстве между британской и французской армиями. Капитан Ричард Шарп, кутаясь в шинель, наблюдал за птичкой и отчаянно желал, чтобы та улетела. Давай, тварь! Лети! Он ненавидел предрассудки, но ничего не мог с собой поделать – в тот момент, когда он заметил пичугу, в голову ему пришла внезапная и непрошенная мысль: если та не улетит через тридцать секунд, день кончится катастрофой.

Он считал: девятнадцать, двадцать – а проклятая птица все еще возилась в снегу. Что за птица – непонятно. Сержант Харпер, конечно, сказал бы – здоровяк-ирландец знает всех птиц, но чем это поможет? Давай! Двадцать четыре, двадцать пять... В отчаянии он быстро слепил мокрый снег в комок и кинул его вниз по склону, заставив пораженную птицу взмыть туда, в клубы дыма, всего за пару секунд до беды. Человек должен иногда сам заботиться о своей удаче.

Боже! Ну и холодрыга! Французам хорошо – они там, за мощными укреплениями Сьюдад-Родриго, укрылись в домах и греются у очагов, а британские и португальские войска – здесь, на равнине. Им приходится спать у огромных костров, которые все равно гаснут в ночи – вчера на рассвете у реки нашли трупы четырех португальских часовых в примерзших к земле шинелях. Их сбросили прямо в Агеду, пробив тонкий лед, потому что никому не хотелось копать могилы. Армия уже накопалась, двадцать дней они ничего другого не делали: батареи, параллели[3], окопы, траншеи – все, больше никогда. Они хотели сражаться, хотели взобраться со своими длинными байонетами[4] на гласис Сьюдад-Родриго, идти в брешь, убивать французов – и наконец захватить эти дома и очаги. Больше всего они хотели согреться.

Шарп, капитан легкой роты полка Южного Эссекса, лежал в снегу и смотрел в подзорную трубу на самую большую брешь. Видно было немного: даже с холма, пятью сотнями ярдов выше города, покрытый снегом склон гласиса[5] скрывал все, кроме пары футов главной стены Сьюдад-Родриго. Было видно, что британские пушки тут поработали: камни и куски кладки водопадом осыпались в невидимый отсюда ров, создав грубый накат в сотню футов шириной, по которому атакующие будут взбираться к сердцу крепости. Хотелось бы заглянуть за брешь, в переулки возле побитой выстрелами колокольни, почти у самой стены – французы, наверное, там с ног сбились, пытаясь срочно возвести новые укрепления, поставить свежие пушки, чтобы атакующие, прорвавшись через пролом, встретились бы в ночи с ужасом, пламенем, картечью и смертью.

Шарпу было страшно.

Это было ясно лишь ему одному, и он стыдился этого. Атаку на сегодня не объявляли, но армия, инстинктивно ощущавшая, когда придет срок, знала, что Веллингтон отдаст приказ о наступлении именно этой ночью. Никто не знал, какие батальоны будут для нее выбраны, но кто бы ни пошел в прорыв, он не будет первым, ворвавшимся в брешь: это работа добровольцев, «Отчаянной надежды», чья самоубийственная задача – вызвать на себя огонь защитников, заставить их открыть тщательно заготовленные ловушки и расчистить чертов путь батальонам, которые пойдут следом. Из «Отчаянной надежды» выживали немногие. Лейтенант, командовавший отрядом, сразу получал чин капитана, а два сержанта становились прапорщиками. Обещание такого продвижения по службе давать было легко, поскольку его редко приходилось сдерживать, хотя недостатка в добровольцах никогда не было.