Рота

— Я.

— А, ну-ка в машину.

Я залез на заднее сиденье, рядом расположился генерал. Теперь от его взгляда можно было прикуривать.

— Что ты ещё знаешь?

— Всё.

— Что-то сомнительно. — его бровь недоверчиво поползла вверх. — Похоже на провокацию.

В голове промелькнула пугающая мысль, что все мои усилия напрасны. Поняв, что просто так мне до него не достучаться, и не желая терять драгоценного времени, я произнёс скороговоркой:

— Петров Михаил Петрович родился 3 января 1898 года в деревне Залустьежье Лужской волости Питербургской губернии. Окончил четыре класса, работал учеником слесаря на Путиловском. Участвовал в штурме Зимнего. В РККА с 1918 года. В 23 году окончил Тамбовскую пехотную школу, в 25 году Закавказскую политическую школу, в 32 году бронетанковые курсы. В 28 году в Сухуми родился сын Александр. Участвовал в войне в Испании, командовал 2 танковым батальоном в группе комбрига Павлова. 21 июня 37 года присвоено звание Героя Советского Союза. В 38 году опубликовал ряд статей в «Красной Звезде», в 165 июльском номере «Основы современного наступательного боя» и в 257 ноябрьском номере «Богатырское племя». В походе в Западную Белоруссию в 39 году командовал 15 танковым корпусом. В 40 году инспектор бронетанковых войск Западного округа, генерал-майор. Весной 41 года окончил Высшие курсы при академии Генштаба. Накануне войны назначен командиром 17 механизированного корпуса, который, — я намеренно повысил голос, — из-за небоеспособности был разгромлен в боях под Слонимом, Барановичами и Минском и исключён из списков с 1 августа. В августе 41 года генерал Петров командовал 50 армией, а с 7 октября — Брянским фронтом. При выходе из окружения у деревни Голынка Брянской области был ранен и попал в плен. Умер 10 октября 41 года от гангрены в концлагере в городе Карачев, похоронен там же.

На генерала Петрова было страшно смотреть. Мне явно удалось зацепить его за живое. Он сначала покраснел, потом смертельно побледнел, а лицо передёрнула судорога. Осмысленный взгляд появился через минуту.

— Кто вы?

— Сержант Батов. Впрочем, это не имеет значения.

— А, что имеет? — глянул он исподлобья.

— То, что немцев надо остановить сегодня на рубеже Щары. — И я начал спокойно и доходчиво переворачивать его мировоззрение. — К Слониму рвётся корпус Лемельзена. В авангарде 18 танковая дивизия Неринга, за ней следом 17 танковая дивизия фон Арнима и их прикрывают головорезы 29 мотопехотной. По приказу на них работает специальная авиагруппа ближних бомбардировщиков. И всё это попрёт на нас максимум через два часа. Ещё хуже обстоят дела юго-восточнее. Завтра утром из Ивацевичей на Барановичи выступит корпус фон Швеппенбурга. За вечер и ночь наши деморализованные отступившие из-под Бреста дивизии не успеют подготовить новые рубежи у моста через Щару, и даже, если мы задержим здесь Неринга, то на Минском шоссе с отличного рубежа у реки наших вышибут уже через час боя. И пришедшая с опозданием на помощь 55 дивизия не поможет. Вся беда в том, что наши основные бронетанковые силы остались в тылу у немцев и зачем-то скапливаются в районе города Коссово. А завтра к вечеру их там разнесут в пыль три штаффеля юнкерсов. Примерно в те же часы потрёпанную в ожесточённых боях 55 дивизию добьют бомбардировщики западнее Барановичей. К ночи в город вступит немецкая пехота, а танковые батальоны врага обойдут Барановичи и двинут дальше на Слуцк. После этого оборона Слонима станет бессмысленной, поскольку он останется в немецком тылу. После захвата Барановичей армейская группа Гудериана выйдет на оперативный простор и рванёт к Минску, а с северо-запада через Молодечно туда же устремятся танки Гота. Окружение Белостокско-Минского котла замкнётся. Вам понятна обстановка? Сейчас и здесь мы защищаем единственный проход к Варшавскому шоссе, по которому из Белостокского мешка могут выйти наши окружённые армии. По этому направлению к Слониму выходит 10 армия, севернее — 3 армия, а следом за ними — наиболее пострадавшая 4 армия. И если мы сегодня не удержимся здесь, то танки Неринга перережут этот коридор и в итоге погибнет свыше трёхсот тысяч советских людей и почти столько же попадёт в плен. Вот что мы имеем на настоящий момент. Подробности — в карте.

— Но что делать? Это же катастрофа. — Теперь я видел живого разумного здравомыслящего человека.

— Пока мы не сдались — ничего не ясно. Нельзя воевать с мыслями о поражении. Владея оперативной обстановкой, вы лично можете организовать эффективную оборону. Знаю, что вся ваша артиллерия сосредоточена восточнее Слонима, поскольку нет снарядов. Там же стоят все танки без горючего. Не надо тешить себя мыслью, что кто-то умный и смелый отдаст вам приказ. Своей властью открывайте все имеющиеся стратегические склады. А их в окрестностях десятки. В конце концов, они для того и создавались. Немедленно выводите артиллерию на рубеж реки Щара, маскируйте её и пристреливайте ориентиры, назначайте ответственных за направления. Каждый заслон плотно прикрывайте зенитками. Немецкие асы трусы, под зенитным огнём прицельно бомбить не станут. И самое главное выбивайте танки. Без них Гудериан ноль без палочки. Организуйте танковые засады. Варшавское шоссе проходит через сплошные леса и болотистые низины, значит, надо минировать все съезды, проезды и устраивать там засады. В Слониме необходимо взорвать четыре деревянных моста и железнодорожный, а главный автомобильный мост взять под плотную защиту. Если немцы прорвутся, то будут переть на него, как бешеные. Мои краткие соображения на обратной стороне карты. Если наши 17 и 14 корпуса здесь удержатся, немцам в спину ударит 10 армия. Когда противник развернётся, ему в спину ударим мы. И тогда им — капут. А теперь наиглавнейшее. Войну проигрывает не армия, а трусливые, нерешительные и бездарные генералы. Гром уже грянул, и мужикам пора перекреститься. Время отчаянно поджимает. У вас в распоряжении всего вечер, ночь и утро. Должны успеть. Иначе эта война нас всех уничтожит.

— Вы уверены, что вы всего лишь сержант?

— Не уверен. Вас такой ответ устроит?

— Вполне. Прощайте. Если всё обойдётся, встретимся, либо здесь, либо в Барановичах.

— Прощайте. Полуторку можете забирать, но Опель и водителя оставьте. Подальше от госбезопасности здоровее будет.

Я пожал протянутую руку и направился на позиции, чтобы отправить грузовики за боеприпасами. Лишних патронов и снарядов во время боя не бывает. Эмка и полуторка с гебешниками укатили по шоссе, нырнув в коридор между высоких деревьев, а я устало вытер взмокший от напряжения лоб. А спустя пять минут, рыча моторами, оба наших грузовика опять покатили на склад. Ко мне осторожно бочком подобрался Сашка:

— Товарищ сержант, разрешите обратиться.

— Саня, хватит придуриваться, чего хочешь?

— Как вы лихо расшвыряли, этих с синими фуражками, — и он перешёл на шёпот, оглянулся и прикрыл рот ладонью, — из госбезопасности.

Я усмехнулся и нарочно громко повторил:

— Тебе интересно, зачем я гебешникам навалял?

Сашка заозирался, перед грудью мелко отрицательно замахал правой кистью руки, сморщился и зашипел.

— Тих-х-хо, товарищ сержант. Молчи, Василий. Могут донести. Это ж звери. Сколько народа пропало с концами.

— Эх, Саня, Саня, — я улыбнулся с усилием, — страх штука опасная. Он, как смертельная зараза, однажды проникнув в человека, навсегда поражает его душу, жрёт человека изнутри, заставляет врать и изворачиваться и, в конце концов, убивает. Жить со страхом в душе невозможно, поскольку и твоя жизнь, и жизнь твоих близких становится невыносимой пыткой. Страх — это порождение бессмысленной необъяснимой паники. Тоесть если ситуацию перевернуть наоборот, то осознанная цель, чёткое понимание ситуации, разумное спокойствие являются лучшим лекарством от страха. Если хочешь нормально жить, никогда не бойся, но опасайся. В отличие от страха, опасение — это осмысленное понимание угрозы в данный момент и готовность ей противостоять. Понял разницу?

— Да, Василий Захарович, с тобой точно не соскучишься. Как думаешь, отобьёмся сегодня?

— Обязательно отобьёмся. И не просто отобьёмся, но победим и надерём немцам задницу. Пройдись-ка ты по окопам и проверь всё ли там в порядке с оружием и маскировкой, с мужиками потолкуй, подбодри. А я пойду, займусь ружьём и заодно за шоссе пригляжу.

Насчёт шоссе я как в воду глядел. Едва успел перебрать и протереть затвор противотанкового ружья и отрегулировать прицел, как от шоссе донеслись крики. Приглядевшись, я увидел толпу бегущих по дороге в нашу сторону толпу бойцов, среди которых мелькали и командирские фуражки. Оставив возле ружья Алексея и Ивана, я поспешил к шоссе. Мимо линии окопов протопали около полусотни вконец измотанных красноармейцев и, шумно дыша, остановились, оглядывая нашу позицию.

— Что там?

— Немцы!

— Где сколько?

— Отсюда примерно в полутора километрах по дороге три мотоцикла с пулемётами и Ганомаг.

— Это передовая разведка.

Раздвинув толпу, вперёд вышел лейтенант артиллерист, за ним протиснулся другой лейтенант.

— Представьтесь, сержант.

Я привычно бросил руку к пилотке:

— Сержант Батов 17 мехкорпус, по приказу генерал-майора Петрова командую противотанковым заслоном.

— Хм, — молодой высокий лейтенант с юношеским пушком вместо усов немного смутился, а потом представился, — лейтенант Строгов, 120 гаубичный полк, отступаем из-под Ружан, со мной красноармейцы и сержанты из разных подразделений. Час назад наша колонна попала под обстрел, машины и орудия разбиты, большая часть личного состава погибла. Сюда добрались своим ходом. Оружия почти нет.

— Лейтенант Батура, — нехотя представился другой, — где ваши командиры, сержант?

— Здесь я командую.

— Тогда на правах старшего по званию, я принимаю командование.

— Не получится, товарищ лейтенант, — я всеми силами старался сохранить вежливое спокойствие, — приказ комкора Петрова вы отменить не вправе.

— Да, я тебя! — он начал судорожно хватать рукой пустую кобуру.

— Вот что, товарищи командиры, — с трудом скрывая раздражение, я посмотрел в глаза лейтенантам, слыша за спиной решительное сопение моих орлов, — или вы сейчас присоединяетесь к нам, или валите дальше по шоссе к чёртовой матери. Я ясно излагаю. Некогда мне тут с вами хренами меряться, у кого толще и длиньше. Нам сейчас немец всё померяет. — Сзади раздались смешки. — Если остаётесь, то у меня для вас есть интересное предложение.

Строгов раздражённо отмахнулся:

— Хватит тебе, Женя, права качать. Что предлагаешь, сержант?

— Сейчас мы тут немца слегка причешем. Потом побитая разведка пожалуется большому папе, пока они сформируют штурмовую группу, пройдёт не меньше часа. Потом мы им хорошо наскипидарим задницу. Я думаю, ещё часа полтора они будут готовить атаку основных сил. Потом бомбёжка или артобстрел и бой. В километре отсюда большой склад. Там на консервации четыре пушки Ф-22. Куча боеприпасов. Ваша задача через полтора часа привести орудия к бою. Две пушки на левый фланг на край овражка. Там пара заметных холмов, да, и сам овражек неплохое укрытие. Дистанция до шоссе 500 метров. Окопаетесь и будете стрелять как на полигоне. Вторую пару орудий пока оставим в резерве для иной задачи. Как вам предложение?

— Годится.

— Красноармеец Миронович, быстро разгрузить машины и доставить артиллеристов на склад.

— Есть, доставить.

От неожиданного поворота событий оба лейтенанта ошеломлённо озирались, хмурились и чесали лбы. Однако мне некогда было их обхаживать и ублажать. Фактически мы закончили боевые приготовления. С минуты на минуту произойдёт первое столкновение, и дрогнуть мы права не имели. Я громко свистнул, привлекая внимание бойцов, и громко скомандовал:

— Внимание, рота, слушать всем и выполнять неукоснительно. Ваши ошибки, нервозность и невнимательность будут стоить жизни вам и вашим товарищам. В моторазведку немцев будут стрелять от дороги по команде только пять человек, ты, ты, ты, ты и ты. Остальным приказываю молчать и даже не шевелиться. Потом, когда появится штурмовая группа лёгких танков, стреляют только сорокапятки и противотанковое ружьё. Все остальные внимательно наблюдают. Ружейная стрельба по команде только по пехоте. Пулемёты и автоматы вступают в бой по команде только при штурме. Зенитчики и расчёты ДШК следят за воздухом. Задача — заградительным огнём отогнать пикировщиков. Стрелять на упреждение спокойно и экономно. По наземным целям зенитчикам стрелять запрещаю. Всем соблюдать спокойствие и маскировку. При артиллерийском обстреле и бомбардировке без дополнительной команды сразу же укрываться в окопах. Раненым оказывать помощь немедленно. Рота! К бою!!

Часы показывали шесть вечера. Все заняли свои места и затаились. Напряжение нарастало даже не по минутам, по секундам. Птицы замолкли. Наступила зловещая тишина, верный признак близкого побоища. Вокруг ни звука, и только топот сапог пулемётчиков, перебежавших через шоссе, чтобы прикрыть пушки Пилипенко нарушил молчание. От волнения лоб покрылся испариной, а между лопатками потёк холодок.

Как неотвратимый рок приближался момент первого столкновения. Упругой струной продолжала звенеть тишина. Наконец вдали из-за поворота вынырнул немецкий мотоцикл с коляской. Он проехал вперёд остановился на обочине и начал водить из стороны в сторону жалом пулемёта. Следующие за ним два мотоцикла медленно с остановками продолжали катиться в нашу сторону. За ними полз угловатый полугусеничный Ганомаг с пулемётом на передней турели. Изощрённый немецкий ум дал этому броневику непроизносимое русским человеком название Sonderkraftfahrzeug 251, поэтому я этот и все прочие ихние броневики решил называть «Ганомаг» по фирме-изготовителю.

Пригнувшись, я по траншее подобрался поближе к стрелкам и рукой привлёк их внимание:

— Работайте спокойно, как на стрельбище. Разберите цели, сначала валите пулемётчиков, затем мотоциклистов, но не вздумайте подбить броник.

Они кивнули и прижались к прикладам винтовок, а я устроился в окопе десятком метров левее, чтобы лучше видеть бой.

Когда немцы приблизились к входу в «бутылочное горлышко», я крикнул «огонь!» и одновременно показал кулак Сашке, который уже развернул укрытый ветками ДШК в сторону шоссе. Он тряхнул головой и демонстративно отвернулся.

Первые же выстрелы сбили передний мотоцикл, который кувыркнулся с обочины в болотистый овражек перед прудом. Со второго мотоцикла протрещала пара пулемётных очередей, над головой свистнули пули, и перед бруствером возле шоссе поднялись фонтанчики пыли от попаданий. Позабыв об осторожности, все пять стрелков принялись палить в пулемётчика, который тут же безжизненно повис в коляске. Третий мотоцикл стал пятиться, повернулся боком, получил пулю в бензобак и загорелся.

Из Ганомага длинно ударил пулемёт. Точно ударил, сволочь. Над головой засвистели пули, зажужжал рикошет. Я успел нырнуть под прикрытие бруствера. Шлепок. Мне в лицо справа брызнуло чем-то мокрым. Протёр глаза, руки в крови. Огляделся. Рядом со мной лежал боец с размозжённым тяжёлой пулей черепом. Другой отупело смотрел на нас и судорожно икал, машинально стряхивая с рукава серо-жёлтые комочки. Ещё один зажимал рукой окровавленное плечо. Вот и первые потери, недаром перед боем сердце сжимал холодок недоброго предчувствия.

— Санитара сюда! — я помог раненому и поднял винтовку убитого. Четыреста метров до Ганомага для прицельной стрельбы без оптики дистанция запредельная. Попасть в едва видневшуюся каску пулемётчика нереально, но пугнуть гансов надо. Я выстрелил трижды, почти не целясь. Толи помогла боевая злость, толи подсознание сработало, но каска с виду исчезла и пулемёт замолк. Попал, не попал, но шуганул немца однозначно. Бронетранспортёр начал пятиться и скрылся за поворотом. Приказав снять с двух подбитых мотоциклов пулемёты и освободить дорогу, я отправился в свой окоп.

Баля и Иванов суетились возле ружья, то откатывая его, то подкатывая, поправляли окоп и ровняли бруствер. Прекратив эту никчемную возню, я отправил их протирать снаряды от смазки, а сам ещё раз прикинул расстояния до ориентиров, закрепил в грунте сошки, выкопал между ними углубление для ног и приспособил для сидения ящик из-под снарядов.

Положив руки на казённик, я опёрся на них подбородком и задумался. Ждать атаку немецкого авангарда придётся недолго. Ганомаг унёс свои колёса, и теперь немцы знают, что на шоссе засела горстка фанатиков с винтовками. А посему надо ждать пяток лёгких танков и пару взводов пехоты, которые с хода должны снести незначительное препятствие…

От размышлений меня отвлёк натужный звук моторов. Наши грузовики притащили две пушки. Один из лейтенантов сразу принялся командовать. Орудия отцепили, бойцы облепили их, как муравьи гусеницу, и медленно потащили по овражку, но застряли, снова подцепили к Опелю, который по очереди утянул их на левый фланг.

От второй машины отбежал боец, покрутил головой и направился ко мне.

— Товарищ сержант, красноармеец Найдёнов, разрешите обратиться.

— Давай.

— Люди нужны для разгрузки. Полный кузов снарядов, гранаты, шинели, ящик тола, мыло…

— Стоп. Ты сказал, мыло? — я уже ухватился за внезапную мысль.

— Ну да. Хозяйственное.

— Иди, будут люди. Подгоняй вон туда к овражку. Как звать-то тебя?

— Михаил.

— Всё. Ступай, Миша. Сапёров крикни ко мне!

Через десять минут передо мной стояли двое.

— Ефрейтор Мещеряков. Красноармеец Матушкин.

— Имена?

— Пётр. Павел.

— Вот что, апостолы. Нужно сделать огневую ловушку, вернее, фугас. Рано или поздно гансы попытаются обойти нас с флангов и задавить массой. А посему сделаем вот что. На складе смешайте три бочки бензина и бочку моторного масла. Возьмите пустую бочку, настругайте половину объёма мыла, добавите четыре ведра воды, разогрейте на огне, размешайте и медленно влейте туда пару ведёр соляры. Когда варево превратится в студень, смешайте с приготовленным горючим. Разлейте эту мерзосмесь по полбочки, и на позициях закопайте с наклоном в сторону атаки немцев, под дно по килограмму тола, гранатный запал и длинную верёвку дайте в руки толковому бойцу, чтоб по команде дёрнул. Всё ясно? Как всё подготовите, пришлю машину. И поторопитесь. Выполнять.

Только повернулся, как опять бежит Найдёнов.

— Товарищ сержант…

— Ну, что тебе, липучка.

— Так, это… На складе пару ящиков каких-то закинули. Оружие, что ли какое. Гляньте сами.

— Пошли. Показывай.

В ящиках оказались новенькие СВТ-40 с оптическим прицелом. Оружие лежало в стружке в промасленной бумаге в специальных углублениях. В отдельном отсеке каждого ящика прилагался патронный цинк с тяжёлыми пулями, отмеченными жёлтой меткой. Я оглянулся, прикидывая, кому вручить эти инструменты. Однако вопрос разрешился сам собой, когда к машине подскочил Сергей Мирошниченко. Азартно блестя синими глазами, он вертел в руках пилотку, и, заикаясь, начал что-то лепетать, указывая на винтовки. Я его перебил:

— Стоп. Спокойно, внятно и конкретно. Чего хочешь?

— Так, товарищ сержант, там слух прошёл, что винтовки снайперские привезли.

— Ну, привезли, и дальше что?

— Так мы с Фёдором…, тоесть с красноармейцем Сидорчуком в ОСОАВИАХИМЕ… в кружке лучше всех стреляли… спорили, кто лучше. Можно нам винтовки попробовать…

— Попробовала девка, да, бабой стала. Не врёшь, что стрелять умеете?

— Ну, това-а-арищ сержант…

— Ладно, зови Фёдора, берите винтовки, и чтобы через полчаса эти дудки играли, как кларнеты в оркестре. Чистить почаще, особенно возвратный поршень. На ствол вам по 330 спецпатронов.

Отдав распоряжения, я вышел на рубеж. В окопах уставшие от сегодняшней гонки мужики собирались по двое-трое, курили ядрёную махорку и тихо переговаривались. Вопреки моим опасениям вокруг царило уверенное спокойствие воинов, наконец-то осознавших и размер опасности, и свои возможности. Однако невидимый маятник продолжал отстукивать счёт времени, и над измученными людьми ощутимо нависло тревожное напряжение. Часовая стрелка приближалась к семи. Скорее бы.

— Внимание рота! — я громко крикнул на обе стороны. — Немцы думают, что нас здесь горстка, и что заслон находится возле шоссе, поэтому будут прорываться по центру. Всем действовать спокойно. Укокошить врага — дело нехитрое. С другой стороны, и сами приготовьтесь получить свою порцию шишек. Неприятно, конечно, но полезно, поскольку подбитый глаз уменьшает обзор, но увеличивает опыт. Всем держать хвост пистолетом, а хрен морковкой. Под пули и снаряды подставляться запрещаю. Всем стрелкам отойти от шоссе на фланги, поскольку гансы из всех пукалок сначала долбанут по центру, откуда стреляли. К бою!!

Когда ровно в семь из-за поворота появилась колонна танков, сжатая пружина ожидания распрямилась, выплеснув в кровь очередной стакан адреналина. Я прикинул дистанцию. Полтора километра, 10 коробок. Явно перестраховались фрицы, посылая роту лёгких танков против пяти винтовок.

Первыми ползли три «двойки» с 20-мм автоматическими недопушками. Их трёхсантиметровую лобовую броню я даже не рассматривал как препятствие. Одно слово — мишень. Но опасная и злая мишень, недоглядишь, до смерти укусит. Следующие семь «троек» были опаснее, пушка в 5 сантиметров, да пулемётов аж три штуки. Больно огрызаются, но броня та же 3-сантиметровая «бумага». За танками тянулись четыре грузовика с пехотой. И хотя врагов было поболе, чем я рассчитывал, будем бить их смело и решительно.

Слева Сашка у ДШК от нетерпения притопывал, кажется, уже выпрыгивая из сапог. Я опять погрозил ему кулаком и потыкал в небо, и он сник, обиженно косясь из-под каски.

А тем временем «двойки» добрались до входа в «бутылочное горлышко», приостановились, повертели башнями, как бы принюхиваясь, и принялись пятиснарядными очередями обстреливать линию ложных окопов у дороги. Игрушечные взрывы вспухли с недолётами до настоящего рубежа. Затем длинно протрещали пулемёты и вскоре смолкли. Немцы насторожились, поскольку в ответ — тишина.

Напряжённо вглядываясь во вражескую колонну, я не заметил, как сквозь зубы принялся их уговаривать:

— Ну, чего вы встали. Никого здесь нет. Давайте, давайте, сверхчеловеки недоделанные, смелее ползите. Все вас боятся. Все испугались и разбежались, а впереди много вкусного.

Будто услышав меня, «двойки» осторожно втянулись в ловушку, за ними гуськом поползли «тройки», водящие жалом пушек по сторонам. Господи, лишь бы ребята Пилипенко не сорвались! Почти полностью втянувшись в «бутылочное горлышко», колонна остановилась, и из грузовиков начали выпрыгивать серые фигурки в касках и с ранцами. Немцы сначала собрались за машинами, а потом побежали вдоль обочин, а некоторые начали спускаться с дороги вниз.

Сигналом к бою стал хлопок взрыва растяжки под откосом. Почти в ту же секунду раздались два выстрела сорокапяток, и последняя «тройка», дёрнувшись, развернулась поперёк дороги и задымила. Следующие два выстрела вызвали детонацию снарядов соседнего танка, у которого струёй внутреннего взрыва вышибло боковые люки. Скособоченный взрывом танк начал быстро разгораться, а его башня сползла на сторону.

Мой выстрел прозвучал как хлёсткий удар плётки. Я целился в двигатель передней «двойки» и не промазал, да и как было промазать с двухсот метров. Второй выстрел прошил борт и видно зацепил бензобак, поскольку через секунду полыхнул факел дымного пламени. Ну, всё, твари, теперь вы мишени. Считается, что танки живут в бою несколько минут, вот эти минуты мы и начали отсчитывать.

Но и мне теперь придётся поберечься, поскольку тоже стал целью, что подтвердили удары пуль по броневому щитку. Фрицы сначала сыпанули в стороны, но увязнув в низине и нарвавшись на растяжки, и начали отступать вдоль дороги. Упускать их нельзя.

— Рота! По фашистским гадам. Огонь!!

Прицельная пальба восьми десятков винтовок и карабинов буквально опустошила обочины. От пушечных выстрелов, грохота взрывов и плотной стрельбы наглухо заложило уши. Но в горячке боя уже никто не замечал такие мелочи. Снаряд за снарядом я всаживал в передние танки, пока они не раскорячились рядом с горящей первой «двойкой». Запертые в ловушке немцы пытались огрызаться, ведя бесполезный беспорядочный и приблизительный огонь. Танки дёргались и ёрзали в отчаянных попытках вырваться из засады. Но куда там. Вот разгорелся третий с конца танк. Следующий, пытаясь его объехать по самому краю шоссе, шумно свалился под откос и уткнулся пушкой в болотную грязь.

Охваченные паникой немцы отвечали хаотично и бестолково, но и среди этого бессмысленного дёрганья у них нашлись холодные головы. Укрывшаяся за горящим собратом «тройка» дважды выстрелила в мою сторону. Один снаряд ушёл с небольшим перелётом в лес, а второй почти попал, рванул метрах в десяти, швырнув в меня землю и мелкие осколки. По щитку ударил острый металл, по каске противно цвикнуло и пыль запорошила лицо. Сзади кто-то вскрикнул. Я быстро продрал глаза и обернулся. Ванька Иванов прижимал руку к окровавленному лицу. У его ног валялся лоток со снарядами.

— Лёха, помоги Ваньке! — я старался перекричать шум боя, берясь за ручки Маузера.

Сыто клацнул затвор казённика, проглотив снаряд. Я чуть подвернул ружьё и поймал в прицел башню «тройки», примерно то место, где сидел наводчик. Выстрел. На броне сверкнуло попадание. Есть. Может и не пробил, но точно напугал до грязных штанов. Под ноги вылетела дымящаяся гильза. Потянулся за снарядом, сунул в казённик и припал к прицелу. Злополучная «тройка» молчала. Неужто, наводчика прихлопнул? Для надёжности всадил снаряд в основание башни, и вздрогнул от неожиданности, когда танк вспучился от внутреннего взрыва. Ни хрена себе, компот!

В азарте я потянулся за снарядом и нащупал пустой лоток. Быстро оглянулся. Алексей заматывал Ваньке голову. Я вскочил и сбежал под склон, схватил полный лоток и уже начал распрямляться, когда перед бруствером шарахнул взрыв, засыпавший окоп и ружьё землёй. Предпоследняя живая тройка долбанула осколочным. Надо мной противно вжикнул веер осколков. Ого! Это я удачно за снарядами сходил. Сидел бы на месте, без башки бы остался.

Быстро смахнув с ружья землю и мусор, я в прицел принялся высматривать того гада, который меня чуть не прикончил. Ага, вот он. За дымом прячется. Развернуться не может, и огрызается то от меня, то от Пилипенко. Зря ты, фриц, так встал. На тебе в мотор. Не нравится. На ещё. Горишь, сволочь!

Между тем сорокапятки вколотили снаряды в ходовую и борт, добивая последнюю тройку. Танк задымил и вспыхнул. Под ливнем пуль на шоссе упали последние гансы и фрицы. Из дымящего и горящего скопища искорёженного металла смогли вырваться лишь два стоящих в конце колонны Мерседеса. «Бутылочное горлышко» было наглухо заткнуто.

Я со вздохом распрямился, смахнул со лба заливающий глаза пот, и подрагивающие от напряжения руки бессильно упали. Уф-ф. Часы показывали 19-40. Вечернее солнце удлинило тревожные тени. Но до темноты оставалось ещё не меньше трёх часов.

Поняв, что их здесь поджидали, немцы сейчас наверняка не на шутку разозлились. Ещё бы не разозлиться! Наша ловушка не могла не задеть их за живое. Бессмысленная потеря танковой роты для Неринга равносильна публичной пощёчине. А посему, надо готовиться к серьёзному штурму. Как известно, согласно своему плану блицкрига немцы двигаются в эти дни напролом маршевыми колоннами, поэтому они вряд ли собирались разворачивать дивизионный артполк против ничтожного заслона. Но теперь, крепко получив по зубам, они обязательно это сделают, а сперва, как у них принято, пришлют бомберов и подтянут полковые пушки. В любом случае для нас вытанцовывалась отчаянная ситуация, и надеяться нам оставалось только на наступающую ночь, маскировку, зенитчиков, авось и счастливый случай.

В окопах со всех сторон раздавалось металлическое звяканье. Без приказов и понуканий мужики приводили в порядок себя и оружие, укрепляли ячейки и окопы, пополняли боеприпасы. Кто-то сидел на бруствере с мокрым от грязного пота лицом, позволив себе урвать несколько минут отдыха, глотнуть воды, пыхнуть махоркой.

Глядя на всё это движение, я не мог избавиться от противоречивых чувств. С одной стороны, меня переполняла гордость за мужественных воинов честно и достойно выполняющих боевую работу, с другой — тревожила очевидная ущербность нашей группы, вернее случайного скопища опытных, но неорганизованных бойцов. Ясно понимая, что наш хлипкий заслон обречён на уничтожение, я так и этак прикидывал, как нам половчее упереться, прежде, чем упокоиться. И по всему выходило, что в первую очередь необходимо воссоздать структуру подразделения и наладить управление.

Со стоном поднявшись с ящика, я выбрался из окопа и направился к Ваньке, рядом с которым суетился Алексей.

— Крепко зацепило?

— Щёку посекло, но черепушка цела.

— Воевать можешь?

— Могу, товарищ сержант.

— Добро. Думаю, скоро начнётся бомбёжка. Откатите ружьё в укрытие, почистите и накройте брезентом и ветками. Как немцы отбомбятся, приведите позицию в порядок и верните ружьё на место. — Я махнул рукой, подзывая Сашку. — Минут через десять-пятнадцать жди «юнкерсов». И пока пригляди за первым взводом, тоесть бойцами левого фланга. Не возражай, так надо. Внимание, рота! Всем кроме расчётов ДШК и зениток укрыться в окопах.

Отыскав Семёна Иваныча, я временно поручил ему второй взвод, тоесть тех, кто окопался вблизи дороги. Понимая, что лейтенантов и пушки у нас при первой возможности заберут, я поставил над всей артиллерией старшину Пилипенко. Балю с Ивановым, снайперов и сапёров оставил при себе. Толковый младший сержант Андрей Ситников возглавил пулемётный взвод из двух расчётов «дегтярей» и десятка трофейных MG.

После недолгой суеты и матюгов позиции опустели, и чуть погодя послышалось нарастающее гудение подлетающих бомберов. На фоне вечернего неба чётко проявились контуры самолётов с характерным изломом крыльев и висящими шасси-лаптями. «Штуки» пожаловали. Один, два, три… девять. Один штаффель. Каждый из этих стервятников тащит по полтонны бомб, и все на наши головы. Спаси нас, господи, и помилуй.

Бойцы в окопах вжались в землю и замерли. Я тоже спрыгнул в траншею и остался стоять, не в силах отвести взгляд от самолётов, которые по дуге начали заходить на боевой курс. Первый лаптёжник клюнул носом и, включив сирену, свалился в пике, набирая скорость. И тут справа очередями загрохотали наши зенитки, а слева зарычали ДШК. К юнкерсу потянулись едва заметные строчки трасс. Я сложил обе ладони козырьком и до хруста сжал зубы, наблюдая атаку пикировщика.

Трассеры пересекались и прочерчивали воздух перед носом немца. И он перетрусил, вильнул, отчего вой его сирены как бы захлебнулся. Юнкерс раньше времени вышел из пике, сбросив две тёмные капли бомб, будто на лету обгадился. Высокие кусты взрывов поднялись в поле вблизи лощины. Навскидку — бомбы-сотки. Ведущий ушёл на высоту, уступив место следующему стервятнику, который решительно нырнул, заходя на цель, но почти сразу сбросил бомбы с недолётом, опасаясь злых очередей зениток.

И, тем не менее, не смотря на заградительный огонь, юнкерсы выстроились в карусель и принялись по очереди клевать наши окопы. Бомбы падали всё ближе, вой невыносимо рвал слух и бил по нервам. И вот уже огромный взрыв потряс склон высотки и даже до опушки долетели комья земли. Ещё взрыв. Я закусил губу, нешуточно переживая за Сашку, который лупил из ДШК, как одержимый, и что-то орал двум заряжающим. Чуть дальше надрывался второй крупнокалиберный пулемёт.

Проводив взглядом трассу сашкиного ДШК, я вдруг отчётливо разглядел, как она чиркнула по серому фюзеляжу, от которого отвалились куски. «Юнкерс» медленно перевернулся через крыло и, не выходя из пике, вонзился в пруд. Рванули бомбы, поднялся столб дыма, воды и огня, и во все стороны полетели ошмётки. У меня от неожиданной радости в горле застрял восторженный крик. Но уже через пару минут вырвался торжествующий вопль, когда очередь зенитных снарядов вспорола морду другого бомбера, и тот, кувыркаясь, упал за лесом. Остальные «юнкерсы» покидали бомбы куда попало и скрылись в южном направлении. Ну, мужики! Ну, молодцы! Была бы водка, каждого бы напоил. Напою. Потом. Когда всё закончится. Если закончится.

Я бросился к Сашке. То ли улыбаясь, то ли оскалившись, он стоял у дымящегося пулемёта и глядел вслед улетающим бомбардировщикам.

— Саня, молотчага. Как ты его! — у меня не было слов от радости.

— Да, ладно, командир, дело привычное, надо будет, ещё дичи набьём, — и он громко засмеялся.

Зенитчиков я тоже похвалил от души:

— Молодцы, воины. Ни одна бомба на нас не упала.

Бойцы нервно улыбались и смущённо покашливали. Только пожилой сержант устало вздохнул и попросил подбросить снарядов, расход был ужасающим. Быстро кинув взгляд вправо-влево, я заметил Мироновича:

— Коля, возьми трёх бойцов и дуй на склад. Срочно нужны снаряды к зениткам, патроны к ДШК и посмотри, может быть найдёшь спираль Бруно. Это такие бухты тонкой проволоки. Накидай, сколько получится. А, если сапёры всё приготовили, погрузите их бочки и мигом возвращайся. Всё. Одна нога здесь другая уже там.

На часах девять вечера. Интересно этот кошмар когда-нибудь закончится? И вдруг до меня дошло, что в этой жизни он не закончится никогда.

Через четверть часа на шоссе собрались все командиры: Сашка, Семён Иваныч, Андрей Ситников, старшина Пилипенко, чуть позже подошли оба лейтенанта. Как ни странно, во время налёта никто не погиб, а из двоих раненых один вывихнул палец, когда споткнулся, спрыгивая в окоп, а другой обжёгся горячей гильзой от зенитки. С такими потерями воевать было можно. Но больше всего меня удивило изменившееся отношение бойцов и лейтенантов. И если первые стали беспрекословно выполнять все мои распоряжения, то вторые в разговоре стали вести себя почти как с равным. Позже Семён Иваныч, или Дед, как меж собой прозвали его бойцы, потихоньку разъяснил мне суть этих перемен.

— Видишь ли, Василь Захарыч, удача завсегда лучше везения. Командиров хороших и грамотных много, попадаются даже талантливые, но мало удачливых. Ты удачливый. Тебе поверили, и за тобой пойдут в огонь и воду. С тобой не пропадёшь.

Я на минуту задумался, принимая свалившуюся на меня ответственность и тяжесть людского доверия. А мысли, не покидающие мою бедную голову, были ох как далеки от оптимистичных. За три дня войны люди страшно устали, и вот сейчас вместо хоть небольшой передышки нам придётся испытать жесточайший удар немецкой танковой дивизии. Вальтер Неринг не простит бесславной гибели разведроты и головной танковой роты, и наверняка уже сейчас по его приказу прогревают движки танковые батальоны. А средние немецкие танки P-IV — это серьёзно. И хотя в сорок первом их неприлично короткую пушку даже сами немцы называли окурком, её калибр 75 мм на относительно небольшой дистанции может натворить немало бед. В моём времени почему-то считалось, что немцы по ночам не воевали. Однако вопреки тому расхожему мнению сегодня они собирались сделать именно это. В нашей безнадёжной ситуации немного утешало лишь одно: непуганых гансов пока ещё толком не били, и потому их нахальная самоуверенность обязательно выйдет им боком. Во всяком случае, сегодня нам выпала уникальная возможность избавить гитлеровцев от иллюзий и заблуждений.

— Товарищи, в ближайший час нам предстоит столкнуться с танковым батальоном, а может и с двумя. Это от тридцати до семидесяти танков. И поддержка у них будет неслабая: пехотный полк в полторы тысячи головорезов, с тремя десятками пулемётов, шестью полевыми 75-мм пушками и парой гаубиц 150 мм. Но и это ещё не всё. Исходя из особенностей местности и сложившейся обстановки, можно предположить, что справа от нас на луговине за прудом немцы развернут дивизионный артполк. Во всяком случае, на их месте я бы поступил точно так. А это две дюжины 105-мм гаубиц, и дюжина шестидюймовок 150-мм. Если они начнут по нам работать, то здесь останется только мелкая труха, пыль и мокрые пятна. Поэтому… Товарищ лейтенант Батура, Евгений…

— Михайлович.

— Евгений Михайлович, у вас есть реальный шанс разгромить артполк хвалёного вермахта.

Летёха от неожиданности вскинул голову и выпучил глаза, но тут же собрался.

— Отсюда в сотне метров с шоссе вправо отходит наезженная просека лесничества. Берите обе машины и обе резервные пушки и гоните по той просеке. Эта дорога по краю леса огибает поле и выходит немцам во фланг. Со всеми объездами здесь километра четыре, за полчаса доберётесь. Пока встанете, определите позиции и устроитесь, начнёт смеркаться. Сумеречный лес вас скроет, а стоящие на открытом месте немцы, на фоне ещё светлого неба будут, как на ладони. Под вашим интенсивным обстрелом они не смогут быстро развернуть свои тяжёлые гаубицы. К тому же по норме расхода боеприпасов рядом с орудиями будет находиться около полутысячи фугасных снарядов. Уверен, что в два десятка выстрелов вы немцев уничтожите. Это может спасти всех нас. Действуйте.

Лейтенант убежал к пушкам, а я продолжил:

— Товарищ лейтенант Строгов…

— Валентин Борисович.

— Валентин Борисович, ваша позиция на левом фланге позволяет простреливать всё поле перед нашими окопами. Немцам на шоссе будет тесно, и они обязательно выгонят средние танки на открытое ровное пространство и попытаются нас обойти. Поэтому ваша главная задача, как можно больше сжечь танков в поле и не пропустить их в обход высоты. Сначала на съезде с дороги, когда они напорются на мины, начнётся неразбериха, а потом они начнут широко расползаться и двинутся в вашу сторону. Сумерки, минная опасность и скученность заставит их осторожничать и беспорядочно маневрировать, что затруднит им прицельную стрельбу. Не упустите удобный момент. Пусть пехота вас не отвлекает. Ваши цели — танки. Теперь ты, Александр…

Сашка на секунду обалдел, но быстро сообразил:

— Мефодьевич я.

— Александр Мефодьевич, бери оба ДШК, три трофейных пулемёта и отделение бойцов помимо пулемётных расчётов. Слева от позиции лейтенанта Строгова окраина леса тянется вплоть села Деревянчицы, а там проходит второстепенная дорога в Слоним. Между ней и нами открытое поле, и оттуда к нам во фланг могут пожаловать гансы. Вряд ли это будут танки, почва не позволит. Скорее всего, мотоциклы и пехота. В крайнем случае — ганомаги. Закроешь фланг пулемётами, а со стороны леса перекроешь подходы растяжками. Гранат не жалеть. Позиции меняй почаще. Если что пришлёшь посыльного. При необходимости поможешь лейтенанту Строгову, или он тебе. Действуй.

— Кузьма Петрович, — обратился я к Пилипенко, — здесь шоссе закупорено. Во время боя немцы пробку не смогут растащить, да и я со своим ружьём не дам этого сделать. Поэтому противник захочет обойти заслон. А вы с вашими сорокапятками должны его хотелку ампутировать под самый корешок. Если здесь по фронту наверняка расползутся «тройки» и «четвёрки» и будут нас долбить своими трёхдюймовками, то вам достанется лёгкая броня, которая обойдёт пруд и попытается ударить нам в правый бок. Поэтому обе сорокапятки поставь на край обороны, где открывается большая прогалина между прудом и пущей. Там ты их и прищучишь. Зенитки остаются в центре в резерве. Если надо поставим их на прямую наводку.

— Андрей Андреевич, — улыбаясь, опередил меня Ситников.

— Хм. Андрей Андреевич, в твоём распоряжении десять пулемётов. Двумя прикроешь сорокапятки справа, двумя пушки лейтенанта Строгова слева, остальные распределишь равномерно по фронту с перекрытием секторов стрельбы. Почаще меняйте стволы и позиции. Бить коротко, прицельно, и самим не подставляться. Умирать запрещаю. Действуй.

— Семён Иваныч, за тобой центр. Бойцам нужно раздать патроны и гранаты, все какие есть. На этот раз немцев попрёт видимо-невидимо. Сразу после обстрела попытаются задавить массой. Пусть бойцы не волнуются. Внизу болотина. Стрелять будете, как в тире, спокойно и точно. При артобстреле всем сидеть в укрытиях. Самое опасное место — шоссе. Гансам оно нужно, они будут его беречь, и потому постараются именно здесь надавить пехотой. Всем стрелкам и пулемётчикам на танки не обращать внимания. Ваша цель пехота. Всё. По местам.

Не прошло и пяти минут, как весь рубеж пришёл в движение. Я оглянулся на шум, обе наши машины с пушками на прицепе съехали с шоссе налево на лесную дорогу и скрылись среди деревьев. Бойцы Пилипенко покатили сорокапятки направо на кромку леса. За ними потянулись пулемётчики и лошади потащили снарядные передки. На левый фланг потопала группа бойцов во главе с Сашкой. Каждый из них тащил либо пулемёты, либо ящики с боеприпасами. Позади всех сапёры с десятком бойцов покатили на фланги бочки с огнесмесью.

Глядя, как зенитки опускают стволы в сторону поля, я вспомнил про новоиспечённых снайперов.

— Мирошниченко, Сидорчук, ко мне!

Через минуту оба перепачканных оружейным маслом снайпера стояли со своими новыми винтовками, сияя как два тульских самовара.

— Вам особое задание. Пока сможете в сумерках хоть что-то различать, будете отстреливать командиров и унтеров. Узнаете их по фуражкам, пистолетам и автоматам, у рядовых — карабины. В бою командиры приказывают и при этом всегда машут руками. Ты на левый фланг, ты — на правый. Следить за центром. Лица и руки испачкать углём из костра, каски обвязать верёвками и прикрепить к ним веточки и пучки травы. Винтовки аккуратно обмотать полосками ткани от старых гимнастёрок. Замаскироваться, затаиться, стрелять наверняка и чтоб ничего не блестело. Марш на позиции.

— Василь Захарыч, — сзади подошёл Дед, — там сапёры свалили штук двадцать мотков какой-то проволоки, похоже на спираль Бруно.

— Она и есть. Семён Иваныч, прикажи бойцам растянуть спираль, начиная от шоссе и дальше по краю лощины. Когда будут крепить, пусть не суетятся, не то сами запутаются. Если хватит, дотяните до пушек Строгова.

«Вот и всё. Что смог, то сделал, — подумал я, опускаясь на ящик в своём окопчике. — Оборона, конечно хлипкая, и задумки мои — так себе, но здесь и Суворов с Кутузовым вряд ли смогли бы что-то толковое предпринять. С другой стороны, припасов у нас в достатке, да и народ бывалый. Крепкие мужики. Авось, до утра продержимся».

Я кое-как разжевал твёрдый, как кирпич, ржаной сухарь, с трудом проглотил его с куском оставленной в банке тушёнки и приложился к фляге, глотнув пахнущей тиной воды. Обихаживая ружьё, я продолжал размышлять. И, чем больше думал, тем сильнее меня беспокоил левый фланг. И, хотя наше шоссе широкое и удобное, вся масса вражеской техники и пехоты пройти здесь физически не может, и потому Неринг наверняка отправит к Слониму другую колонну левее через Деревянчицы и, возможно, третью вдоль реки со стороны Бытеня. У реки его должны задержать отступающие танкисты, зацепившиеся за новый рубеж. А вот у Деревянчицы 155 дивизия может не сдюжить. Хреновато у них с оружием, боеприпасами и обеспечением. Вся надежда на генерала Петрова. Успеет он накрутить всем хвосты, тогда завтра у нас будет день, чтобы перевести дух и закрепиться за Щарой. Но сперва надо пережить эту ночь.

Без четверти десять вечера. Солнце садится. Глубокие длинные тени и слабая подсветка от уходящего за кромку оранжевого солнца на фоне багряного заката украли все цвета мира кроме любимого немцами серого.

Мои размышления прервал послышавшийся вдали гул множества моторов. Началось. Сейчас и произойдёт самое главное.

— Внимание рота!! К бою!! Веселей славяне!! Всем приказываю уцелеть и победить!!!

Из-за броневого щитка я внимательно вглядывался в разворачивающуюся зловещую картину, пытаясь вникнуть в смысл и логику предстоящего боя.

Выбрасывая струи светлого дыма, на шоссе начали выползать угловатые тёмно-серые танки. Как чудовищный удав к нам приближалась бесконечная вереница стальных монстров. Ого! Похоже на этот раз мы влипли основательно по самое «не могу». Не доезжая до пруда, стали съезжать направо лёгкие танки и броневики. За ними потянулась вереница грузовиков. Вместе с тем массивные «четвёрки» с короткими толстыми стволами продвинулись по шоссе дальше, за сотню метров до закупоренного «бутылочного горлышка» притормозили и начали подворачивать налево, явно отыскивая съезд в поле. Я усмехнулся, похвалив себя за предусмотрительность, но тут же плюнул от досады, сообразив, что танки могли съехать с шоссе заранее. Это стало понятно, когда на контуре между потемневшим в сумерках полем и ещё светлым небом появились приземистые бронированные коробки.

Мина рванула под третьим, спустившимся с шоссе танком. Другие «четвёрки» все вдруг остановились, а две уже ползающие под откосом стальные машины почти одновременно напоролись на наши гостинцы. Изувеченные мощными взрывами танки замерли в нелепых позах, накренившись под откосом, размотав гусеницы и опорные катки в развороченной земле. Не прошло и минуты и плотно набившиеся на шоссе танки, будто очнувшись, открыли беспорядочную стрельбу по склону высотки, ровняя с землёй наши ложные окопы.

Тем временем танки из хвоста колонны отыскали удобный съезд и начали расползаться по полю. Пушки Строгова молчали, и я был рад, что у парня крепкие нервы. Он явно ждал дистанции уверенного поражения.

Между тем стоящие на шоссе передовые танки слегка попятились и, отчаянно газуя, опять сделали попытку спуститься под откос. Грохнул ещё один взрыв, поднялся столб тёмного дыма, потом вспыхнуло пламя. С новой силой загрохотали пушки, и склон высотки опять вспух разрывами. Воздух загустел от едкого дыма, поднятой земли и горячего металла. Наплевав на опасность, я осторожно выглянул из-за бруствера, стараясь за пару секунд охватить картину разворачивающегося боя.

Почти одновременно слева и справа ударили выстрелы наших пушек. Справа за перелеском хлёстко зачастили сорокапятки, а слева грохнули трёхдюймовки Строгова. От первого же выстрела полыхнула крайняя «четвёрка». Чуть погодя рванула и скособочилась ещё одна. Потом недолёт. А вот и третий танк выбросил вверх столб чёрного дыма с пламенем. Такой молниеносный расстрел явно ошеломил танкистов. Они попятились к шоссе, огрызаясь частыми выстрелами. На поле дым от выстрелов, взрывов, горящих и газующих танков начал сливаться в мутную пелену, застилая и без того неважную видимость. По моим прикидкам в первой стычке наши артиллеристы уработали не меньше четырёх железных крестоносцев.

Ответ немцев не заставил себя ждать. Перед позицией пушек Строгова и за ней вспухли кусты взрывов, потом ещё и ещё. Пушки молчали с четверть часа, и я уже подумал, что батарея погибла, как почти одновременно грохнули два выстрела с запасной позиции. Молодец лейтенант! Успел уйти из-под ответного удара. На правом фланге за перелеском тоже не смолкали звуки напряжённого боя.

Как-то незаметно на землю начала наползать летняя ночь. Разноцветное вечернее небо потускнело, и серо-лиловые краски поглотили в нём все иные цвета. В насупивших сумерках взрывы, вспышки выстрелов, свет фар, прожекторов, всполохи пламени стали особенно зловещими. Густо замешанные на дыме и пыли сумерки значительно ухудшили видимость, но глаза уже привыкли, и подсвеченный боем и багряной кромкой заката мрак не мог скрыть, как, прячась за танками, вблизи шоссе стала накапливаться немецкая пехота. И это означало одно: немцы готовились к атаке после обработки наших позиций гаубицами. Не в силах повлиять на ситуацию я обречённо ждал артналёта, мысленно отчаянно уговаривая лейтенанта Батуру поторопиться.

Будто в ответ на мои опасения вдали из-за пруда донёсся грохот орудийных выстрелов, заставивший вздрогнуть и пригнуться в окопе. Однако страшные секунды ожидания прошли, а вокруг ни единого взрыва. Я машинально перекрестился, догадавшись, что это вступили в бой пушки лейтенанта Батуры.

Осторожно высунувшись из-за бруствера, я напряжённо вглядывался в сумерки, пытаясь хоть что-то разглядеть на пустыре за прудом. Но из-за дымной пелены, подсвеченной вспышками и всполохами, в той стороне ничего не просматривалось. Опустившись на дно окопчика, я откровенно помолился богу, чтобы повезло лейтенанту Батуре, который сейчас двумя пушками вцепился в бок немецкому артполку.

Не сдержавшись и не обращая внимания на свистящий вокруг металл, я опять приподнял голову над бруствером, но неожиданный яркий всполох за перелеском заставил повернуть голову направо. Та-ак. Похоже, пошла в дело и приготовленная сапёрами мерзосмесь. Потом полыхнуло ещё дважды, и ещё. Кипящий вокруг бой достиг кульминации, и в ярости я скрипел зубами и до крови кусал губы, понимая, что теперь от меня уже ничего не зависит. Вернее, зависит лишь только то, что сделаю я сам.

И тут в поле за прудом вдруг нехило полыхнуло, потом ещё раз протяжённее, и мощная вспышка прорвала дымный мрак. Чуть позже по земле пробежала крупная дрожь, в лицо слегка толкнула воздушная волна, и донёсся тугой протяжный гул. Потёмки расчертил фейерверк от беспорядочно разлетающихся десятков горящих снарядов. Я облегчённо вздохнул, догадавшись, что на немецком артполку можно ставить крест. Артналёта не будет.

Но я ошибся. Справа от шоссе ударили две немецкие полковые гаубицы, кинув в нашу сторону шестидюймовые «чемоданы». И нам опять сильно повезло, что в бестолковой суете боя, без пристрелки и корректировки, не видя целей на фоне тёмной лесной кромки, немцы не смогли стрелять точно, поскольку в сумерках расплывались все силуэты. Почти все снаряды упали в лес с перелётом, но и от пары взрывов на склоне впечатлений хватило за глаза.

Тем временем на правом фланге бой начал стихать, но зато вспыхнул на левом. Оттуда донеслись частые хлопки гранат, пулемётные очереди и рычание ДШК. Вскоре там ружейная и пулемётная стрельба настолько усилилась, что слилась в сплошной треск и шум. Пушки Строгова с небольшими перерывами на смену позиции продолжали долбить танки в поле вблизи затянутого дымом шоссе, подсвеченного всполохами пламени от горящей техники.

Насколько мог я старался следить за ходом боя, и потому даже в невероятном хаосе ночного сражения моё внимание привлекло подозрительное шевеление на шоссе. Там из дымной мглы выползла «четвёрка» и подкралась к подбитому танку, возле которого появились тёмные фигурки. Очевидно, воспользовавшись неразберихой боя, под покровом дыма и темноты гансы решили растащить завал. Ну, уж нет, граждане фашисты, можете не намыливаться, бриться не придётся. Вот и опять пришёл мой черёд.

Махнув Бале и Иванову, я впрягся в станок своего противотанкового ружья, мы втроём затащили его наверх и закатили в окопчик. Наводя ствол на тягач, я увидел, что он уже зацепил обгорелый остов и потянул его по шоссе.

— Снаряд!

Затвор клацнул. Хреново видно за всполохами пожаров. Прицел совместился с танковым бортом. Выстрел. Танк замер. Ещё выстрел. Кажется, даже отсюда я увидел, как он вздрогнул. Однако, тем не менее, пушка начала медленно поворачиваться в мою сторону.

— Снаряд!!

Похоже, что выстрелили мы одновременно. Перед окопом рвануло, широко взвизгнули осколки, и я на время перестал соображать, где верх, а где низ. Очухался от того, что мне в лицо плеснули водой и начали пытаться влить её в рот. Я тряхнул головой, отодвинул руку с флягой, выплюнул комок грязи, откашлялся и только потом припал к воде. Уф-ф, хорошо. Опять смерть лишь слегка пахнула холодком.

— Жив, командир?

— Лёха, ты болван, как я могу сказать, что не жив?

— Жив!! Он жив!!

— Спасибо за воду. А сейчас к бою!

— Товарищ сержант, дайте хоть осмотреть, может, поранило где.

— Я сказал к бою! Подсоби-ка, друже.

Упираясь каблуками в землю, мы подняли завалившееся ружьё, поставили его на место, наспех прочистили ствол и казённик, и я вновь принялся выцеливать танки. Мой давешний противник грустно дымил пробитым мотором, ещё больше увеличив затор на дороге.

По-прежнему отовсюду раздавались густой треск выстрелов, короткие пулемётные очереди, свист пуль и осколков, но в ходе боя явно что-то изменилось. Я прислушался. Танковые пушки замолчали. Гаубицы замолчали. Всё ясно.

— Передать по цепочке. Атака пехоты. Штурм! — крикнул я на обе стороны, доставая из складок брезента автомат и гранаты, — огонь всеми стволами по готовности!

Через несколько минут дымный полумрак разорвали вспышки и треск пулемётной и ружейной стрельбы, в нашу сторону взлетели десятки белых ракет, озаривших верхушки деревьев. Начался штурм. На фоне горящих танков я разглядел множество тёмных фигур в касках, набегавших на высотку и со стороны шоссе, и со стороны пруда, и со стороны поля. От сотен ног громко захлюпала низина. Влетевшие с разгона в грязь фрицы гортанно орали и пытались вести огонь, но наступать по колено в болоте и при этом прицельно стрелять дело непосильное даже для немцев. Скоро возня внизу прекратилась, и, оставив сотни неподвижных, вопящих и стонущих камрадов, пехота откатилась в темноту, и почти сразу возобновилась редкая и неточная стрельба двух полковых гаубиц и танковых пушек. Первая пехотная атака явно выдохлась. Но, если на правом фланге бой почти затих, то на левом стрельба разгорелась с новой силой. Я махнул рукой Бале:

— Лёша, дуй к миномётчикам, пусть тащат свои бандуры на левый фланг. Как хотят, но, чтобы через полчаса они выкинули там на головы гансам все оставшиеся мины. Там ребятам туго приходится. Возьми в помощь миномётчикам пяток бойцов, прихватите лотки с минами, и останься там с ними.

Лёшка сорвался с места и скрылся в потёмках. На позиции мы остались вдвоём с Иваном, у которого над промокшими от крови бинтами повязки азартно блестели глаза. Я кивнул ему:

— Ваня, притащи снаряды и сбегай к зенитчикам, пусть долбанут по танкам, а то они опять зашевелились. Сейчас они двинут на батарею Строгова, и потому относительно зениток встанут бортами, а там у многих канистры с бензином. Пожелай зенитчикам удачной охоты.

На фоне шума боя с левого фланга вдруг один за другим раздались два взрыва с яркими всполохами. Потом громко полыхнуло ещё дважды и в той стороне появилось красноватое зарево. Затем усилилась пулемётная скороговорка и треск выстрелов. Скорее бы миномётчики туда добрались.

Я вновь вгляделся в темноту, заметив движение на шоссе. Кажется, на этот раз немцы решили не растаскивать завал, а спихнуть подбитую технику вниз. Сразу два танка с какими-то приспособлениями типа бульдозерного ножа вклинились в затор и, взревев моторами, столкнули на обе стороны две обгорелые туши. Эгей! Мы так не договаривались.

Подтянув поближе лоток, я загнал очередной снаряд в казённик и навёл ствол на крайний танк-тягач. Джиух-дзи-и-нь. Снаряд свечкой ушёл вверх. Это куда ж я попал? Джиух-ччах. Есть! Джиух-ччах. Готов. И ещё вдогонку. Всё, встал. Не дымится, но явно сдох. Второго пока не вижу. Жмется, гад к другой обочине и прячется. Ага. Показал кусок трансмиссии. Н-на! Сразу подбил. Горит! Да как горит! Наверно я ему бензобак продырявил. Танк за секунды превратился в пылающий факел.

Бруствер прочертила пулемётная очередь, вдарила по щитку, ошеломила по каске и рванула по левому плечу. От удара голова резко дёрнулась, я отшатнулся и сполз вниз. В неверном свете от горящих танков на самой верхушке каски я разглядел щелястую пробоину от тяжёлой немецкой пули. Бросил взгляд на плечо, рукой нащупал липкое. Пуля чиркнула, оставив разлохмаченную дырку и глубокую царапину в плече. Уф-ф. Голова гудела от удара. Во рту появился привкус соли и железа, видно прикусил губу, когда откинул голову. Шумно выдохнул. Только что смерть опять на волосок промахнулась. Точно кто-то на меня ворожит.

— Сейчас зенитчики вдарят…, — прибежавший Ванька запнулся, вглядевшись в меня, — опять зацепило! Да, что же это такое! Ни на минуту нельзя оставить, — он засуетился и замолчал, натолкнувшись на мой взгляд.

— Снаряд, Ваня, снаряд, — я надел каску и припал к прицелу.

Однако на дороге обстановка уже изменилась. Немцы перестали пытаться расчистить завал, отогнали танки и тягачи, а среди разбитой техники, на обочинах и под откосом опять появилось множество тёмных фигурок. Штурм!

— Рота!! По пехоте противника, огонь!!

На склоне высотки в темноте замаячили немцы. Не знаю, как уж они пробрались через грязную низину и проволочную путанку.

— Гранатами огонь!!

Немцы плотно насели, приблизившись на «дистанцию плевка». По ушам хлестнула волна взрывов, земля мучительно вздрагивала, и воздух наполнился комьями грязи, пылью, осколками, свистящими пулями, пороховым и тротиловым дымом, воплями раненых, хрипами убитых и плотным матом. Не жалея стволов, бойцы палили по вспышкам, смутным контурам и теням в отсветах пламени выстрелов и пожаров. Со всех сторон полыхали злые огоньки. Пулемёты неистовствовали, и во всполохах огня снопами падали люди, и среди мелькающих фигур внизу темнели груды трупов и подранков. Противно и густо потянуло смрадом. Грохот, скрежет, буханье, треск, вой, вопли. На флангах трещало и ухало. Это был ад.

Время скрутилось в тугой комок, и понять прошла минута или час стало невозможно. Я немного пришёл в себя, когда вышли все патроны и постепенно бой начал стихать. Немцы откатились, пальба прекратилась и тогда в наполненной треском горящих машин относительной тишине слева донеслись звуки продолжающегося боя: пулемётные очереди, ружейная стрельба, взрывы мин и гранат. Справа слышались только отдельные редкие выстрелы и короткие очереди. А на развороченном взрывами склоне надсадно многоголосо кричали раненые, выворачивая воплями душу, бродили спятившие контуженные. С поля противно тянуло ядовитой вонью от сгоревших пороха, резины и нефти, с примесью крови и дерьма. Война продолжала собирать свою смертельную жатву.

Отложив дымящийся автомат, я поднёс часы к уху. Ходят. Очистил рукой грязное стекло, повернул к огню и поднёс к глазам. Два часа ночи! Не может быть. Бой шёл уже четыре часа! Сука-ночь никак не желала кончаться. Скорее бы рассвет. Да, когда же вы, сволочи, выдохнитесь!

А они снова атаковали. В постоянный шум боя вплёлся гул множества приближающихся танковых моторов. И по смещению звука я понял, что танки направились левее к позициям Строгова. Вглядевшись в догорающий затор в «бутылочном горлышке», я убедился в надёжности этой пробки, взялся за сошки и махнул рукой Ваньке. Вдвоём мы перекатили ружьё левее в недоделанный окопчик, из которого открывался вид на подходы к батарее Строгова. Подтянув лоток со снарядами, я устроился поудобнее, прогнал тревожные мысли и начал ждать появления целей.

Дым немного развеялся, стекая в низину, и в предутреннем сумраке появились ползущие по полю едва видимые пятна немецких танков с выключенными фарами. От нетерпения я заскрипел зубами, но стрелять было бесполезно. Далеко и почти не видно.

Из ночи начали один за другим постепенно выступать тёмные железные глыбы. Сигналом к бою стал резкий выстрел нашей пушки. На поле брызнул высверк попадания, и в ответ раздалось сразу несколько выстрелов танковых пушек. Не прошло и минуты, как чуть посвежевший от утреннего ветерка воздух опять разорвали взрывы, грохот, наполнили удушливая вонь моторных выхлопов, пороха и горелого тола. Снова один выстрел пушки. Так. Значит, другая накрылась. Ответные снаряды из танков ушли с перелётом. Выстрел, и поле подсветилось жирным бензиновым пламенем.

Я слегка вздрогнул, когда сзади замолотили наши зенитки. Тьфу ты, напугали, ироды. Очередь в пять полуторадюймовых снарядов, сразу нашла цель. На поле вспыхнул ещё один костёр. Снова пушка. Мимо. А обе зенитки начали долбить почти без перерыва. Ещё один горит. Ещё.

И тут в неверном свете я заметил два силуэта «троек», пытающихся понизу, по краю низины подобраться к нашему орудию. Они, виляя вежду воронок, ползли ко мне боком! Я натурально возмутился таким пренебрежением. Быстро поправив прицел, я хриплым от волнения голосом крикнул Ваньке:

— Снаряд!

Первый же выстрел оказался на редкость удачным. Да, и стыдно промахнуться в борт со ста метров. Немец моментально разгорелся. Второй танк начал поворачивать башню, но получив порцию карбида вольфрама в основание, заткнулся и замер. Со второго снаряда и он задымил.

А тем временем пушка Строгова и зенитки продолжали лупить по танкам без остановки. И атака опять захлебнулась. Оставив в поле безжизненные и горящих собратья, танки задом отползли за поворот шоссе.

В горячке боя я не заметил, что на левом фланге стрельба тоже стихла. В той стороне на востоке начал медленно розоветь горизонт. Начинался новый день войны. Четыре часа утра. Суток ещё нет, как я здесь, а, кажется, прожита целая жизнь. Я отчаянно сражался со сном. Навалилась и сковала страшная усталость. Вырваться из её объятий буквально не хватало сил, но несколько коротких очередей с левого фланга заставили меня со стоном оторваться от земли и подняться на ноги.

Ранний рассвет выявил из дымного мрака край поля боя, заваленный замершими в разных позах трупами и обгорелыми корпусами когда-то грозных машин. На позициях отдыхали и перекуривали ошалевшие от победы бойцы.

— Ваня, я на левый фланг. Пробегись по рубежу, скажи командирам: пока затишье, через полчаса сбор на шоссе.

Сухой овражек за высоткой вывел меня к завалу деревьев, что образовался после артобстрела. В полусотне метров далее между двумя холмиками, плотно изрытыми воронками и исклёванными мелким калибром, находилась основная позиция батареи Строгова. Подойдя к ней, я не поверил своим глазам. Всё пространство вокруг напоминало лунный пейзаж. Воронка на воронке. Судя по размеру — танковые двух— и трёхдюймовки. Одна присыпанная землёй пушка скособочилась, задрав загнутый ствол. Возле другого орудия в утренних сумерках суетились бойцы в серых от пыли гимнастёрках с тёмными усталыми лицами. Кто-то лопатами углублял окоп и восстанавливал бруствер, кто-то расчищал площадку, кто-то относил в сторону стреляные гильзы. Несколько бойцов скручивали шомпол для чистки ствола. На макушке холмика лежал наблюдатель с биноклем. Лейтенант сидел на станине орудия и что-то писал. Соблюдая устав, я поздоровался первым:

— Здравия желаю, товарищ лейтенант.

Он поднял покрасневшие глаза, встал, и его потемневшее от копоти и пыли лицо озарила мальчишеская улыбка:

— Василий Захарович, рад тебя видеть. Живой. И мы тоже пока живы. Трое, правда, погибли из второго расчёта. Пятеро раненых. Пока держимся. В строю четырнадцать человек.

Я закусил губу, чтобы не выдать своих чувств, и крепко сжал его руку.

— Полагаю это ещё не конец боя. Когда они перегруппируются, при свете начнут искать слабые места обороны и в первую очередь вызовут бомбардировщики. Теперь-то они на своей шкуре изучили местные условия, а потому ударят именно здесь, на левом фланге. Пока ничего не известно о группе лейтенанта Батуры. Будем надеяться.

— Вы на него не обижайтесь. Он хороший парень, но у него молодая жена в Бресте погибла под артобстрелом в первые часы войны. Только поженились. Сами понимаете.

— Вы не правы, я ему очень признателен. Фактически сегодня он спас всех нас. Лишь бы жив остался. Как всё выяснится, пришлю вам подкрепление. Держитесь.

Я попрощался и, пробираясь через развороченную взрывами лесную опушку, через сотню метров вышел на самый край обороны. Здесь творилось что-то невообразимое. Первое, что бросилось в глаза — это буквально заваленное трупами немцев поле, сгоревшие коробки двух Ганомагов и остовы нескольких грузовиков, среди которых уткнулась стволом вниз закопчённая «двойка». Растерзанную землю густо покрывали воронки, куски железа, щепки и обломки стволов деревьев. Растерзанные и донельзя грязные и прокопчённые бойцы удивлённо оглядывали дела своих рук, не веря, что остались живыми в этом аду. Некоторые воины отрешённо сидели, кто-то дымил самокруткой или приводил в порядок оружие. Залихватски сдвинув на затылок пилотку, Сашка матерно орал на бойца, тыкая пальцем в сторону леса. Я облегчённо вздохнул. Жив, курилка. Сашка увидел меня и, махнув рукой на бойца, подошёл:

— Ну, ничего поручить нельзя. Говорю, сделай так, так нет, обязательно всё переиначит. У-у, чудо в перьях.

— Как вы тут?

— Запарились малёхо. Слушай, командир, что это ты за хреновину с огнём придумал?

— А что?

— Понимаешь, как попёрли гансы всем скопом, а у меня ленты, как назло, пустые, заряжающего ранило. Тут сапёр Петька и рванул. Полыхнуло так, что круги в глазах. Я сам чуть в штаны не наложил, когда перед нами заметалась сотня истошно вопящих костров.

— Хм. Значит, пригодилась моя задумка.

— Ни хрена себе, пригодилась! Они так пятки смазали, что до сих пор, небось, бегут и трясутся. В общем так: из восемнадцати человек четверо убиты, пятеро ранены, один тяжело, думаю не выживет. А гансы, вон они, кто их считал.

— Вы молодцы. Пока затишье, пошли кого-нибудь за патронами. Разберусь, подброшу людей. Держитесь. Ещё ничего не кончилось. Сейчас немцы почистят пёрышки, позавтракают и могут опять долбануть. Будь готов.

— Всегда готов, — он вскинул руку в пионерском салюте. Я покачал головой и погрозил ему пальцем.

Вернувшись на шоссе, я застал там Семёна Ивановича, старшину Прокопенко, Андрея Ситникова и сержанта зенитчика. Звать его, дай бог памяти… Прохор Варик. Они сидели на поставленных в круг снарядных ящиках, курили и негромко переговаривались. При моём появлении все встали, и мы, молча, пожали друг другу руки.

— Доложите о потерях.

— Первый и второй взвод. Семь убитых, одиннадцать ранено, двое тяжёлых. В строю пятьдесят четыре человека без группы Сафронова.

— Пулемётный взвод. Двое убитых, прямое попадание снаряда. Один с лёгким ранением. В строю без группы Сафронова шестнадцать человек.

— Артвзвод. Убитых пятеро. Раненых девять из них трое тяжёлых. В строю пятнадцать человек.

— Зенитный взвод. Убитых и раненых нет. В строю двенадцать человек.

— О группе лейтенанта Батуры что-то слышно?

Все покачали головами. И я уже хотел подбить бабки, как в тылу услышал натужный рёв мотора, повернулся и увидел, как из лесного тумана на шоссе выползает Опель Мироновича с пушкой на прицепе.

Все вскочили и от нетерпения шагнули навстречу. Опель протащил пушку по асфальту вперёд и встал у обочины. Из кабины выпрыгнул Николай, присвистнул и начал удивлённо оглядываться на ту разруху, которую учинили нам фрицы. Спустя минуту на дорогу выполз другой грузовик, вытянувший на дорогу вторую пушку.

С подножки соскочил лейтенант, а из кузова обеих машин начали выпрыгивать и перевариваться через борта бойцы. Батура окинул взглядом панораму боя и направился к нам. Все переминались, не зная, как себя с ним вести, а я подошёл, протянул руку и почувствовал крепкое ответное рукопожатие:

— Спасибо, товарищ лейтенант, вы нас очень выручили.

— Да, чего там, — он смущённо потёр грязные щёки и одёрнул пропылённую гимнастёрку, — я смотрю, вам тут тоже досталось.

— Повоевали маленько. Потери есть, Евгений Михайлович?

Он внимательно посмотрел на меня, потом чуть заметно улыбнулся:

— Орудия исправны. Легкораненых четверо. Убитых нет. В строю четырнадцать человек. — И тут его будто прорвало, в его глазах заплясал огонь. — Вы представляете, мы их в пыль раскатали! Двумя орудиями — артиллерийский полк! Да, их гадов бить можно и нужно, и в землю по макушку вколотить!

Я кивнул ему головой и жестом собрал всех в круг:

— Запомните этот день, сегодня мы все родились во второй раз. Убитых похоронить и отметить на месте и на карте могилы. Оформить и передать мне акты о смерти. Надо будет сообщить близким. Раненым оказать всю возможную помощь и приготовить к эвакуации. Сорокапятки вернуть к шоссе, а пушки — на батарею. Машины не задерживать. Одна отправится с ранеными в Слоним, другая на склад. Заявки на боеприпасы составьте заранее. Объявите бойцам, что пока затишье, можно перекусить, перекурить и привести себя и оружие в порядок. Не расслабляться. У Неринга наверняка припрятана ещё пара тузов в рукаве. Я полагаю, что немцы справа больше не полезут, там сейчас чёрт свои копыта сломит. А вот левый фланг в ближайшее время будет самым опасным направлением. Андрей, отправь туда ещё пару пулемётов прикрыть батарею, остальные оставь здесь. Семён Иванович, нужно отправить к Сашке стрелковое отделение и патроны, а оттуда и с батареи заберите раненых. Младший сержант Варик. Вот-вот взойдёт солнце, значит надо ждать стервятников, поэтому зенитки снова поднять в зенит. На этом пока всё. По местам.

Рассвет разгорался розовым пламенем, и когда заря охватила полнеба и зажгла верхушки деревьев, наконец, открылась вся картина сражения. Со стороны немцев не было слышно ни единого выстрела, поэтому я рискнул встать в рост на бруствере. Ё моё! Всё поле перепахано, не осталось ни единой травинки или колоска — одна палёная земля, усеянная трупами и рваным металлом. На всём видимом пространстве от края поля у батареи Строгова слева и до дальнего берега пруда справа за облысевшими от взрывов деревьями виделась битая техника. Повсюду застыли обгорелые зверюги, чёрно-ржавые убитые танки, уткнувшиеся хоботами в землю. Кое-где из люков свисали почерневшие, обугленные, изуродованные трупы. Подсчитать невозможно, но навскидку — здесь упокоились около четырёх десятков танков. Между ними громоздились остовы искорёженных грузовиков и корпуса бронетранспортёров. Справа за забитой горелым металлом дорогой из пруда торчали обломки юнкерса.

Господи! Неужели всё это сделали мы, полторы сотни усталых измученных бойцов из разных полков и дивизий? Я смотрел и не верил своим глазам. И всё-таки я добился своего, непобедимый Вальтер Неринг здесь не прошёл.

ГЛАВА 3

— Ваня, во избежание человеческих жертв буди меня тихо и осторожно.

Достигнув предела, я сказал себе: пропади оно всё пропадом. Смертельно уставший, чтобы о чём-то думать или чего-то хотеть, я без сил опустился в окоп, привалился к стенке, закрыл глаза и немедленно отключился, мгновенно растворившись в темноте. Кажется, только что смежил веки, и тут же почувствовал толчок в плечо.

— Товарищ сержант, проснитесь. Смена прибыла. Вас товарищ генерал-майор просит.

— Кто… Где?.. Просит? Меня? Ты ничего не попутал?

— Не-е. Так и сказал: разыщи старшину Батова и попроси подойти.

— Ну, я же сказал, что попутал. Я-то сержант.

— Не-е. Не попутал. Нет у нас другого Батова.

По привычке вскинул руку с часами. Половина шестого. Собрался с силами. Встал, превозмогая боль во всём теле, отряхнулся, поправил форму. Восходящее солнце уже отцепилось от кромки леса, и проснувшийся утренний ветерок вместо пряного цветочного духа принёс с поля тоскливый запах гари и мертвечины.

Плохо соображая после резкого пробуждения, просыпаясь на ходу, я спустился в овражек и направился к шоссе, на котором происходило небольшое столпотворение. По обочинам тянулась вереница разных машин, конных повозок и ротных колонн. От машин отцепляли пушки и миномёты. Повсюду сновали незнакомые красноармейцы, отдавали приказы командиры и бегали сержанты. А в центре этого движения вблизи наших снарядных ящиков в окружении подполковника и двух майоров стоял генерал Петров и что-то отмечал на сложенной карте.

Я сделал три уставных шага и бросил руку к пилотке:

— Товарищ генерал-майор, сержант Батов по вашему приказанию прибыл.

Петров передал карту майору. Улыбка оживила его каменное лицо, и, явно сдерживая порыв, он взял меня за руку и потряс.

— Я знал, Василий Захарович, что у тебя всё получится, но даже не мог предположить, что так обернётся. Ты понимаешь, что ты один выбил почти четверть дивизии Неринга! За три дня боёв это первый безусловный успех! Нет, ты не понимаешь! — он потянул меня за рукав, и на глазах изумлённой свиты мы уселись рядом на ящики. Он снова взял карту:

— Смотри. Здесь ты угробил почти два танковых батальона и пехотный полк. За прудом горелые обломки артполка, справа твои артиллеристы и пулемётчики прикончили почти батальон пехоты и лёгкую бронетехнику. Слева тоже всё поле завалено трупами. Сюда же до кучи уничтоженная вчера разведрота. Ты понимаешь, что фактически смертельно ранил и без того ослабленную дивизию Неринга!! Была бы моя воля, я бы тебе свои погоны отдал! Пока имею право только старшину присвоить. Готовь наградные листы, подпишу не глядя.

Я хотел было привстать, но генерал придержал меня за руку.

— Не благодари, это я тебя водкой по гроб жизни поить должен.

— Товарищ генерал, позвольте спросить, как дела на рубеже Щары?

— Весь вечер и всю ночь мотался. Всех на ноги поднял. Рядом, — он махнул влево, — две стрелковые дивизии получше твоего рубеж строят. Танкисты им помогают. Ночью всю артиллерию корпуса вывел на позиции. Ты знаешь, действительно, на складах оказалось полно снарядов, да, и оружия тоже. Отобьёмся, буду разбираться, какие сволочи запретили трогать склады, будто специально немцам сдать хотели. Ночью из окружения батальон 4 танковой дивизии вышел. Полки следом идут. У них в отличие от нас хоть танки имеются. Сейчас они вместе со 155 дивизией усилят оборону Слонима. Теперь в городе остался один мост, и он хорошо охраняется артполком, стрелковым полком и двумя зенитными дивизионами. За реку перебазировались три истребительных авиаполка и один бомбардировочный, маловато у них самолётов осталось, но все вместе на полноценный смешанный полк потянут. Какое-никакое прикрытие коридора. Ночью на Брестское шоссе ездил. Там две дивизии у реки насмерть встали. Днём к ним отойдут остатки мехкорпуса, а сейчас там устраиваются зенитчики из Минска. Уже в пути полнокровные танковая и стрелковые дивизии, которые в боях ещё не участвовали. Севернее Слонима выстраивают оборонительный рубеж ещё две стрелковые дивизии. Швеппенбургу с его корпусом ничего не светит. То, что вы здесь сделали, сегодня же будет известно во всех соединениях. Смогли вы, смогут и они. Грамотная организация обороны, уверенное командование и достаточное обеспечение, вот слагаемые победы. В общем, копия твоей карты теперь у всех комдивов, и там тоже, — он ткнул пальцем вверх, — не морщись, знаю, что начальство не любишь. Теперь слушай приказ. Сейчас сдашь рубеж командиру полка, — он кивнул на одного из майоров, — и отправляйся вместе с ротой в Слоним. Трёхдюймовки и миномёты оставь, всё остальное с собой. Остановишься у штаба, доложишься и жди меня. Я долго не задержусь. Об остальном потолкуем на месте.

— Слушаюсь. Позвольте пару слов наедине, товарищ генерал-майор. — Мы отошли в сторону, и я продолжил, — Я только хотел уточнить для вас оперативную обстановку. Пока соединения вермахта связывают наши войска под Белостоком, 43 корпус немцев как одержимый прёт через Беловежскую пущу на Волковыск, чтобы блокировать слонимский коридор и отрезать 10 армию от путей отхода. Это очень важно. Разрешите идти.

— Спасибо, Василий Захарович, очень ценная информация. Можешь идти. Дождитесь меня в Слониме.

Я отдал честь и под совершенно обалдевшими взглядами генеральской свиты пошёл к своим.

Пока все подтягивались к шоссе и собирали имущество, Сашка с тремя бойцами смотались на поле и пригнали ещё пару трофейных Опелей. Для порядка я поворчал, но в душе ликовал, поскольку до этого всю голову сломал, решая, как перевозить этакую ораву на двух грузовиках. Взяв на сцепку сорокапятки и зенитки, мы загрузили в прицеп небогатое ротное имущество, оружие и боеприпасы. В кузовах кое-как стоя разместились все 114 бойцов, и машины ощутимо просели на рессорах. В девять ноль-ноль, натужно рыча, грузовики направились в сторону Слонима.

Я без сожаления покидал позиции с чувством выполненного долга и с несбыточной мечтой поспать хоть часиков пять. В коридоре деревьев старого леса мы ехали незнамо куда и незнамо зачем. Но я знал одно — мы удалялись от войны, оставляя за спиной кровавый кошмар.

Выросший из старого еврейского местечка Слоним даже на первый взгляд имел собственный неповторимый колорит. Его польско-литовско-еврейское прошлое проглядывалось из каждого дома, из каждой улицы и переулка. Как и многие иные равнинные города, Слоним возник у реки и разросся вдоль неё, и потому многие его улицы выходили прямо к воде. Вдоль берега тянулась относительно широкая и ровная набережная. Примерно в середине её пересекало Варшавское шоссе, ведущее с запада на восток на ту сторону реки через единственный оставшийся автомобильный мост, по которому шло интенсивное движение. По обе стороны от него из реки торчали обломки лёгких мостов, а вдали виднелись обрушенные пролёты железнодорожного.

Прокатившись по булыжной мостовой, наши машины остановились у здания горсовета. Исполняя приказ комкора доложить в штабе о прибытии с передовой нашей сводной роты, я выбрался из кабины и направился к входу. Однако дальше первой ступени широкой каменной лестницы мне пройти не удалось, поскольку там я нос к носу столкнулся с тем самым гебешным старлеем Достанюком. Я отдал честь и, как положено, уступил дорогу. Но он, увидев меня, на секунду замер и схватился за кобуру. Если бы у него не было фуражки, то наверняка можно было бы увидеть, как над его похабной рожей от ярости волосы встают дыбом. В маленьких глубоко посаженных глазах человека злого и жестокого вспыхнул огонь трусливой ненависти.

— Т-ты! Здесь! Сгною, сука!!

— Я здесь по приказу комкора.

— Молчать!! Дежурный! Наряд сюда! — Он махал у меня перед носом своим пистолетом, а я спокойно стоял, дожидаясь, чем же этот балаган закончится. Вместе с тем здравый смысл подсказывал, что ничем для меня хорошим, но обострённое чувство справедливости уже разбудило внутренний протест против оголтелого беззакония. Я спокойно смотрел на брызжущего слюной урода, облечённого властью и правом вершить людские судьбы, и не видел, как за моей спиной из кабины выскочил Сашка и метнулся к машинам.

На вопли гебешника из здания выскочили четверо дуболомов в форме сержантов безопасности, причём двое из них боязливо забуксовали, поскольку сразу меня узнали. Другие, оглядываясь на подельников, осторожно приблизились, ничего не понимая.

— Я приказываю: сдать оружие! — старлей продолжал бесноваться, и я уже стал подумывать о его психиатрическом диагнозе.

— Я безоружен.

— Следуй за мной!

— И не подумаю.

— Что!! — В голове этого человекообразного существа с явными признаками садизма не укладывалось, как это кто-то смеет противиться его воле. — Застрелю, мерзавец!

— А, что так орать-то. Горло побереги. Пистолетик в руке. Вам же не привыкать пускать людей в расход, ведь это намного проще, чем соблюдать закон. Или ты забыл, как на курок нажимать, а может и не умел никогда. Зачем тогда портупею и фуражку напялил, лучше повяжи фартук и платок, — я ухмыльнулся, не в силах удержаться, чтобы его не унизить.

— Да, я… тебя… сейчас… — его физиономию с белыми от ярости глазами перекосило от бессилия.

— Наверно хочешь обнять и расцеловать. Ну, иди к папочке, проказник.

— Т-ты… т-ты…, — на его багровой физиономии вздулись вены, он начал заикаться, и мне показалось, что вот-вот мог закатиться. От ощущения гадливости захотелось сплюнуть, и я еле сдержался.

— Что здесь происходит? — На входе показался капитан ГБ, привычным движением сгоняя складки чистой и выглаженной гимнастёрки назад.

— Диверсанта задержали… задержал. А он идти отказывается, — протараторил старлей и, поняв, что глупость сморозил, зыркнул по сторонам, будто злобный крысёнок.

— Что значит, отказывается? — капитан кинул пронзительный взгляд. — Оказал сопротивление?

— Н-нет. Просто идти не хочет, — старлей отрицательно затряс головой, потом втянул голову в плечи. На него было жалко и противно смотреть.

— Доставить арестованного в мой кабинет, — непререкаемым тоном произнёс гебешный капитан и повернулся.

— Это кто тут арестованный? — Я продолжал стоять, заложив большие пальцы рук за ремень.

— Вы что не слышали!! — прикрикнул капитан ГБ на энкаведешников и пронзил меня взглядом.

Те шагнули вперёд, а я улыбнулся и погрозил им пальцем, они поспешили сделать два шага назад.

— Это что такое! — особист от удивления выпучил на меня глаза. — Сопротивляться советской власти?!

— Ну, что вы, товарищ капитан, такое говорите. Если ваше партийное руководство узнает, что вы лично себя отождествляете с советской властью, я вам не позавидую. А по поводу ареста прошу вас предъявить обвинение и ордер с подписью военного прокурора.

Капитан ГБ задохнулся от возмущения и тоже начал заикаться, как и старлей, который уже почти впал в прострацию. Доведённый до белого каления гебешный начальник выпучил глаза и завопил благим матом:

— Комендантский взвод в ружьё!!

В штабе началась бестолковая беготня, будто на них внезапно высадился немецкий десант. Я спокойно наблюдал за этой мурмурацией и всё более убеждался, что во время войны людей не столько гнетёт осознание близкой неотвратимой смерти, сколько повсеместная сверху донизу жестокость и подлость начальства, разгул самодурства и начальственного насилия. Действительно, война — самая большая мерзость на свете, которую придумали люди, но неизмеримо хуже внутренний повальный террор против своих соотечественников.

Из дверей стали выбегать красноармейцы комендантского взвода и строиться у ступеней. Не дожидаясь доклада лейтенанта с повязкой дежурного, капитан истошно заорал, указывая на меня:

— Арестовать преступника!!

Не зная, как такой толпой взять одного человека, комендачи окружили меня плотным кольцом. Но, поскольку гебешники старались держаться от меня подальше и упирались, то кольцо окружения сильно уплотнилось.

— Чего застряли, схватить его!! — грозное выражение лица капитана плавно перетекало из яростного в паническое и обратно.

— А, ну, все отошли назад! — раздался звонкий голос Сашки. — Быстро отошли от командира, тыловые крысы!

Плотное окружение распалось на отдельных растерянных бойцов, расширилось и поредело, и я увидел, что все мои орлы образовали второй круг, ощетинившийся винтовками, автоматами и пулемётами. Мне стало немного смешно и одновременно грустно, и гордость за мою роту сжала грудь, когда я увидел, что Пилипенко отцепил пушку, выкатил её на прямую наводку и навёл на вход в горсовет.

Капитан был похож на загнанного в угол волка. Непроизвольно он встал в борцовскую стойку и оскалил зубы. Пилипенко уже начал отцеплять вторую сорокапятку, когда на площадь влетела эмка комкора. Генерал выскочил из машины, несколько секунд озирался, ничего не понимая. Такое количество набычившихся вооружённых людей кого угодно могло ввести в заблуждение.

— Смирно!! — крикнул Петров, оглядел замершую толпу и, внушительно сдвинув брови, уже спокойно и строго спросил: — что здесь происходит? Отвечайте, — ткнул он пальцем в Сашку, которого сразу узнал.

— Так, товарищ генерал-майор, нашего командира арестовывают. Ни за что! Он только к лестнице подошёл, и сразу старший лейтенант пистолетом стал ему угрожать. А мы защитить хотели. Как же нам без командира?

Комкор глянул поверх толпы, увидел капитана и махнул ему рукой. Пока гебешник пробирался к начальству, я начал наводить порядок.

— Внимание рота! В две шеренги становись! Командиры взводов построить людей!

Мои бойцы быстро разобрались и выстроились перед зданием, а гебешники и караульный взвод сбились в кучу и продолжали топтаться, озираясь по сторонам, пока кто-то не догадался выстроить их напротив входа.

— В чём дело, товарищ капитан государственной безопасности?

— Здравия желаю, товарищ генерал-майор. Вот этот сержант оказал сопротивление органам безопасности.

— И как же он его оказал?

— Отказался подчиниться при аресте.

— Каком аресте? Кто приказал?

— Так, старший лейтенант государственной безопасности Достанюк сказал…

— Интересно. Оказывается, вам теперь старший лейтенант приказывает.

— Нет, конечно, но…, — капитан ГБ покраснел, смутился и оглянулся, не видит ли кто его неуверенность.

— Вот что, товарищ капитан государственной безопасности, об этом инциденте забудьте. Эта рота вчера днём и сегодня ночью разгромила танковую дивизию Неринга. А этот сержант, вернее, старшина Батов Василий Захарович командир этой роты.

— Я-ясно, товарищ генерал-майор, не знал, промашка вышла. Ну, Достанюк, я тебе покажу «диверсант».

— Товарищ капитан государственной безопасности, успокойте старлея. Это непростая рота. Следующий раз они его могут крепко обидеть.

Проходя мимо, капитан ГБ внимательно всмотрелся в моё лицо, а я кивнул ему и отдал честь. Он удивлённо вскинул брови, скривился, и через секунду заминки ответил. «Что, тварь, не нравится горькая пилюля. Глотай и не морщись».

Генерал Петров направился ко мне, а я, чтобы не ударить в грязь лицом, повернулся к строю и скомандовал:

— Р-рота! Смирно! Р-равнение на… середину!

Под одномоментный звук сдвигающихся каблуков я отрапортовал:

— Товарищ генерал-майор, сводная рота построена. Докладывал старшина Батов.

Шаг в сторону, три шага за плечо генерала, поворот. Ну, теперь ребята не подведите. Как там царь Пётр говаривал: кричать громко, иметь вид бравый и придурковатый.

— Здравствуйте, товарищи.

— Здра жла тащ грал!! — проорала сотня лужёных глоток.

— Вот это гвардия, — он улыбнулся, и сделал вид, что поправляет несуществующие усы, — благодарю за службу!

— Ура-а! Ура-а! Ура-а!

Я облегчённо выдохнул. Всё по уставу. Не подвели мои орлы. А по губам генерала пробежала улыбка. Он поманил меня пальцем, отводя в сторону.

— Что же мне с вами делать. По сути, здесь бойцы из десятка разных частей и подразделений. По правилам я должен отправить вас на переформирование.

— Не надо, товарищ генерал, мы ещё пригодимся.

— В каком смысле?

— Во-первых, не судите строго капитана госбезопасности. Он натворил глупостей от общего расстройства нервов и искренне раскаялся. Во-вторых, что касается роты, то это долгий разговор, но вкратце, предлагаю на её основе создать отдельную роту специального назначения. Мобильное, моторизованное, отлично вооружённое, умелое и сплочённое подразделение, подчиняющееся лично командиру корпуса, который силами такого спецназа может решать любые оперативные задачи. — А про себя я ухмыльнулся, уточняя: «артель говночистов на выезде». — Тоесть спецназ моментально реагирует на внезапное осложнение обстановки и устраняет или сдерживает фактор осложнения до подхода основных сил. Если опыт будет удачным, то такие роты можно создать в каждом корпусе.

Он обвёл строй глазами.

— Умеешь ты, Василий Захарович, из… ничего сделать конфетку. Прямо не в бровь, а в глаз бьёшь. Ладно, возьму грех на душу. Сейчас отдыхайте, а в 16-00 зайдёшь в штаб, получишь предписание.

Я отдал честь и уже хотел повернуться к строю, но Петров неожиданно продолжил:

— Скажи, Василий Захарович, ты вообще недолюбливаешь органы безопасности, или это частный случай?

— Напрасно вы так считаете, Михаил Петрович. Напротив, я понимаю важную роль этого учреждения и уважаю. Но я терпеть не могу, когда не уважают меня, или в моём присутствии незаслуженно унижают людей, особенно МОИХ людей.

Генерал понимающе кивнул головой, и, повернувшись к машине, смущённо улыбнулся и тихо произнёс:

— Рыцарь…

Рота расположилась в городском парке вблизи здания школы, в которой временно разместился штаб корпуса. Получив из полевой кухни добрую порцию каши, бойцы умяли её за милую душу и дружно завалились спать. С трудом я нашёл двух дневальных, и то не был уверен, что и они не задрыхнут на посту. Люди запредельно устали, и сон для них сейчас был намного важнее даже еды.

Около половины четвёртого, я проснулся сам. Сработала многолетняя привычка внутренних часов. Поэтому и дома я никогда не имел будильника. Наспех умывшись, я привёл себя в порядок и отправился на свидание к генералу Петрову. Нужно было обговорить моё предложение. К тому же имелась одна задумка, о которой пока не хотелось распространяться.

Дежурный проводил меня в приёмную и попросил подождать, поскольку комкор ещё не вернулся с передовой. На поставленных вдоль стены стульях сидели майор и подполковник. Последний нервно поглядывал на часы и бросал на меня высокомерно-брезгливые взгляды. Я усмехнулся и задумался.

Откуда у средних и старших командиров такой снобизм и апломб? Откуда это показное барство? Ведь почти все они выходцы из рабочих или крестьянских семей и прошли путь от курсантов или рядовых солдат до своих званий. И с какого момента, и, главное, почему в них начинает расти гнусная опухоль личного превосходства? Или это издержки профессии? Ведь каждый военный даже самый добросовестный и честный, по сути, карьерист, мечтающий о повышении звания и карабкающийся вверх по должностной лестнице. При этом большинство из них отчаянно толкается локтями, забираясь вверх и сбрасывая вниз конкурентов. К тому же неукоснительная подчинённость сверху донизу заставляет изо дня в день наступать на горло собственному достоинству, выполняя всевозможные, порой, подлые, глупые или унизительные приказы начальников. Поэтому, чтобы соответствовать дисциплинарному уставу, в той или иной степени все военнослужащие должны лгать и притворяться. И при этом делать вид, что только так и должно быть, только так и можно жить. Иначе крах карьеры и обрушившиеся жизненные планы. Ну, как тут не закомплексовать. Ну как тут не отыграться на подчинённых. В душе призирая себя за каждодневное личное унижение, каждый начальник ещё больше презирает всех, кто стоит ниже на служебной лестнице. И, что интересно, такая система отношений существовала и в армии Петра, и в советской армии, и в армии России 21 века. Просто порок какой-то!

Хлопнула дверь и в приёмную ввалился генерал Петров, пропахший порохом и бензином. Кивнув мне головой: «подожди», он махнул рукой командирам, пригласив сразу обоих. Через четверть часа, вытирая багровые физиономии, они буквально выбежали вон. Дверь открыл сам генерал и пригласил:

— Заходите.

Я начал по уставу:

— Товарищ ге…

— Садись Василий Захарович, некогда в устав играть. Я подумал над вашим предложением и считаю его правильным и своевременным. Скоро станет полегче. Войска концентрируются на рубежах и переходят к активной обороне. Сейчас, главное, сбить немцу дыхание и вытащить наши дивизии из котлов. Сегодня в Барановичи начала поступать наша техника, застрявшая в Минске. Там сейчас тоже зашевелились. Первый шок прошёл, командиры и командующие начали потихоньку втягиваться в реальность войны. Как известно, войну начинают генералы мирного времени, чинуши и солдафоны, которые физически и психически не могут воевать и водить войска. Я с этим согласен. Не знаю, сколько времени пройдёт, пока война не проведёт свой кровавый отбор нового поколения военачальников.

— Простите, что перебиваю. Их обычно называют генералы победы, и я их знаю: Рокоссовский, Конев, Жуков, Ерёменко, Ватутин, Малиновский, Баграмян, Чуйков, Черняховский, Мерецков, Говоров, Толбухин и многие другие.

— Некоторых знаю, других нет. Надо запомнить. Теперь по поводу твоего предложения. Штаб и командование приняли решение — роте спецназа быть. Приказ подписан. Сегодня же отправляйтесь в Барановичи. Я дал распоряжение, там вас обеспечат всем необходимым. Подчёркиваю, всем необходимым, что имеется в распоряжении тыловой службы корпуса. У тебя на всё про всё четыре-пять дней, после этого в бой. Завтра я буду в Барановичах надо принять танки.

— Прошу прощения. Михаил Петрович, я тракторист, классный механик танка, знаю технику, стреляю неплохо. Прошу ввести в состав группы специального назначения хотя бы один танк Т-34. Это обеспечит гарантированное качество работы.

— Работы, говоришь?

— Именно, работы. Я считаю, что война — это работа. Трудная, жестокая, изнурительная работа. И делать её должны опытные и подготовленные люди. К сожалению, немцы это поняли раньше нас.

— Хм. Согласен. Получишь танк. Сам выберешь завтра на сортировочной станции в восемь утра, — он встал, давая понять, что разговор закончен. Я отдал честь и вышел.

На выходе из штаба меня догнал дежурный старший лейтенант и вручил путевые листы, документы и предписание. А я отругал себя за забывчивость. Без этих бумажек нас бы очень больно прихватили за гузку на первом же контрольно-пропускном пункте.

Растормошив сонный табор, я заставил бойцов привести себя в порядок и разобраться с наспех собранным имуществом, чтобы рота хоть более-менее походила на военное подразделение, а не на банду махновцев после налёта. Опустошив в баки прихваченную с лесного склада бочку с бензином, мы скоренько погрузились и направились в сторону Барановичей.

На подъезде к мосту нас остановил двойной пост с двумя станковыми пулемётами за укрытиями из мешков с песком. Дальше справа и слева я приметил другие пулемётные гнёзда, перед которыми тянулось заграждений из колючки. За ними угадывались капониры сорокапяток и зенитные точки. Вблизи моста в танковых окопах стояли два тяжёлых танка КВ, окружённые траншеями полного профиля, в которых виднелись каски стрелков.

На другом берегу помимо такого же заслона с двух сторон были оборудованы позиции батарей корпусных гаубиц и зенитного дивизиона. Пожалуй, теперь можно быть спокойным за надёжность рубежа, и даже при самом плохом раскладе немцы точно обломают здесь зубы.

Буквально за сутки рубеж по реке Щара превратился в непреодолимую крепость. Господи, где же раньше были эти важные и заслуженные генералы? Ну, почему, чтобы дать противнику отпор, сначала надо обязательно получить по зубам и вываляться в собственном дерьме.

По пути в Барановичи я обратил внимание, что в узких местах между низинами или оврагами бойцы оборудовали позиции заслонов ПТО. Не знаю, как на иных участках фронта, но здесь генерал Петров явно не терял времени зря.

На въезде в Барановичи под стволами двух пулемётов нас долго проверяли и чуть ли не обыскивали. И я был этому несказанно рад.

Как выяснилось, все более-менее приличные помещения в Барановичах оказались занятыми военными. Не желая терять времени на бессмысленные поиски и споры, мы по подсказке адьютанта комендатуры решили остановиться на западной окраине в Боровцах вблизи Слонимского шоссе, откуда до сортировочной станции было рукой подать. В конце концов, рота совсем неплохо устроилась в пустующей конюшне с двумя примыкающими подсобными помещениями.

Ещё раз перечитав и перепроверив список необходимого имущества, снаряжения и вооружения, я бережно разгладил полученное от генерала предписание и его личную записку и осторожно засунул их в кармашек планшетки. Пока рота устраивалась в уютной конюшне, мы с шестью бойцами на двух грузовиках отправились в город на поиски пресловутых корпусных складов.

Начпотыл оказался высоким худым майором, за которым шлейфом тащилась непрерывно меняющаяся свита просителей с разными бумагами, требованиями и накладными. Все от него чего-то хотели, и он умудрялся как-то разруливать этот поток жаждущих корпусного имущества. Одни радостно убегали с вожделенной резолюцией, другие отходили, матерясь сквозь зубы, некоторые пытались орать, но наткнувшись на холодный взгляд, с ворчанием отходили. Я пристроился в хвосте «свиты» и довольно быстро добрался до начальственного тела. На моё предписание майор глянул мельком, но записка заставила его остановиться и внимательно в меня вглядеться. Он вернулся к предписанию, неопределённо дёрнул плечом, набросал несколько слов и коротко бросил:

— Брестская улица, пакгаузы, капитан Чесноков.

Шагая к машине, я посмотрел, что же написал начпотыл. В предписании были начертаны всего четыре слова: «Выдать всё по требованию» и подпись «майор Первак».

По опыту зная, что у тыловиков надо просить больше, чтобы получить хотя бы половину, в требовании я написал все цифры с избытком. Авось прокатит. В поисках вожделенных складов пришлось попетлять в районе железнодорожной станции. В итоге я оказался перед полноватым капитаном, который, глянув на резолюцию начальника, сразу сделался внимательным, бросил все дела и занимался только нами.

Через два часа доверху гружёные Опели с переполненным прицепом выползли из складских ворот, увозя имущество на полторы сотни бойцов: летний двухцветный камуфляж разведчиков, сапоги с короткими голенищами, плащ-накидки, винтовки СВТ-40 со штык-ножами, пистолеты ТТ, сапёрные лопатки, боеприпасы для всех стволов. Кроме этого в кузовах поместились четыре масксети, десяток биноклей, четыре рации РБ (3-Р), одна радиостанция «Север» и одна танковая, а также куча всякой мелочи: ракетницы, сухпай, фляги с красками, малярные кисти. Своё тяжёлое противотанковое ружьё я поменял на пару новых батальонных 82-мм миномётов и двойной боекомплект к ним из 60 мин в двадцати лотках. Потом, поймав важную мысль за хвост, в последний момент я впихнул в прицеп два прожектора, две большие бобины тонкой и толстой изолированной медной проволоки, немецкий громкоговоритель с усилителем, ящик со стальными болтами, банку железного купороса и мешок цемента.

Натужно рыча, Опели заползли во двор конюшни, и я с облегчением выдохнул, будто тащил этот грузовик на себе. Выскочившие из помещения бойцы разгрузили имущество, сложив его в одном из подсобных помещений. Пока они таскали, я хмуро смотрел на хаотичное перемещение бойцов и окончательно решил основательно перекроить структуру роты.

Сашка явно определился, как мой заместитель, а Баля с Ивановым — как вестовые. Лучшего ротного старшины, чем Семён Иванович и представить трудно. Помимо них во взвод обеспечения вошли сапёры, водители, связист, повар и два резервных пулемёта с расчётами. Зенитки, миномёты, ДШК и сорокапятки я свёл в артвзвод и передал его под команду Пилипенко, а все пулемётные расчёты и снайперов распределил по взводам.

В конце концов, определилась простая и логичная структура. Два стрелковых взвода по три отделения по 8 бойцов в каждом. Каждому отделению придаётся пулемёт с расчётом. Итого с командиром и снайпером стрелковый взвод насчитывал 32 человека. Артиллерийский взвод: две пушки, две зенитки, два миномёта, два ДШК, корректировщик и командир, всего 32 бойца. Взвод обеспечения: 8 грузовых автомашин, сапёры, связисты, управление, всего 24 человека. Итого в целом рота насчитывала 120 человек. С поголовьем пока всё было в порядке, а вот с машинами не очень. На четырёх наших Опелях ни о какой мобильность и речи идти не могло. Значит, ещё четыре грузовика придётся выбивать в корпусной автотранспортной службе. И помимо всего прочего завтра надо получить танк с экипажем.

Назначив командирами стрелковых взводов Андрея Ситникова и Василия Сурина, умного и серьёзного парня из Саратова, я закончил основные перестановки. Близился вечер, а дел было по горло. Вплоть до сумерек мы с Семёном Ивановичем выдавали бойцам привезённое имущество.

Уже за полночь не в силах бороться со сном, я наспех проглотил консервы и завалился спать, приказав себе проснуться в 6 утра. Кстати, мог бы и не «заводить» внутренний будильник. Всю ночь горизонт на западе озаряли далёкие зарницы и ворчала канонада. Время от времени по шоссе громыхала какая-то техника, а где-то после пяти в городе уже началась утренняя суета.

Проснулся то я вовремя, но подняться оказалось делом мучительным и почти героическим. Однако новый день войны уже грозно вступил в свои права, не давая нам ни минуты на обычные человеческие слабости. И вскоре мы с Сашкой уже тряслись в Опеле по разбитой дороге, ведущей, как нам сказали, к станции «Сортировочная».

С утра парило, день обещал быть жарким. Чуть замутнённый лёгкой утренней дымкой и пронизанный солнцем воздух наполняли запахи угольного дыма и шлака, креозота, бензина, солярового выхлопа и горячей резины. На станции творился управляемый беспорядок. Грохот разгрузки, чередовался с громкими командами, шумом работающих танковых двигателей, свистками паровозов, далёкой канонадой и беготнёй командиров и красноармейцев. Опустевший эшелон спешил отойти от платформы, нетерпеливо дожидаясь, когда съедет по пандусу последний БТ-7. А за въездной стрелкой уже пыхтел другой паровоз, и на видневшихся за ним платформах под брезентом угадывались контуры танков.

На грузовой площадке в ряд стояли четыре БТ-7, восемь БТ-5 и четыре Т-34. Возле них суетились танкисты, а вблизи чёрной генеральской эмки стояла группа командиров, среди которых я заметил фигуру комкора Петрова. Я пристроил Опель на краю площадки и направился к начальству, не отводя глаз от второго с краю танка. Это была машина модификации конца 40 года.

— Товарищ генерал-майор, разрешите обратиться. Старшина Батов.

— Здравствуйте, Василий Захарович. Пока машины не зачислены в штат, выбирайте любую.

Я отдал честь и под удивлёнными взглядами десятка командиров разного звания зашагал к приглянувшемуся танку. Около этой машины стояли три танкиста в комбинезонах и сдвинутых на затылок шлемофонах и неспешно разговаривали.

— Здорово, бойцы, — я старался быть непринуждённым.

— Здорово, коль не шутишь, — нехотя поворачиваясь, проговорил младший сержант, но увидев мою старшинскую «пилу» в петлицах, встал ровно и отдал честь. Этот крепкий невысокий плечистый парень смотрел спокойно и слегка нахально. Худощавый сержант постарше с короткими усами и стальными серыми глазами смущённо крякнул, козырнул и проговорил негромко:

— Здравия желаю.

Младший из них красноармеец ответил как-то не по-военному:

— Здравствуйте, товарищ старшина.

Все они были разными, но я чувствовал, что передо мной уже сложившийся экипаж. Я кинул руку к пилотке и представился:

— Старшина Батов, командир роты специального назначения. Откуда прибыли?

— На какой предмет интересуетесь, товарищ старшина? — прищурившись, язвительно вставил коренастый.

— Уймись, Ванька, — проворчал усатый. — Сейчас мы из Минска, до этого три дня простояли на перегоне за Смоленском. 53 полк. Никак до своей дивизии не доберёмся.

— Давно на Т-34 служите?

— Полгода, как с завода получили.

— И как техника?

— Хорошая техника. Правда, повозиться поначалу пришлось. Вон Иван два месяца из него не вылезал, всё исправлял да перебирал. От зампотеха выговор получил, но ничего обратно переделывать не хочет.

— Что значит переделывать? Только-только машина нормально задышала, сколько всего заменено, да подогнано, и переделывать? Сдохну, но не буду. Сколько сил потратил с одним только воздушным фильтром, да с коробкой передач. Ишь, ты, переделывать.

— И чем же тебе, воздушный фильтр не понравился? — продолжал я тестировать мехвода.

— А, что хорошего в том мусорном «помоне», пришлось «циклон» по блату доставать и ставить, теперь хоть движок дышит, не загрязняется.

— А, пушка как? — обратился я к усатому.

— Пушка, как пушка. Ф-34. Для такого танка чуток слабовата, конечно, но лучше, чем Л-11, что на других машинах стоит. Болтают, что скоро новую пушку ставить будут.

— Рация есть? — обратился я к молодому.

— Обещали, но пока нет.

— Ну, что же, давайте знакомиться, меня зовут Василий Захарович.

— Приятно, конечно, но зачем нам знакомиться, сегодня-завтра нам на передовую, — проворчал мехвод.

— На передовую вы отправитесь, но не сегодня и не завтра, теперь вы входите в состав отдельной роты специального назначения. Вопросы есть?

— Есть, — мехвод заметно расстроился и слегка окрысился, — это кто же так решил?

— Я и генерал-майор Петров. Этого разве недостаточно?

— Что по мне, так нет, — проворчал он под нос.

— Итак, слушаю вас, — я сдержал улыбку, поскольку нравились мне такие задиристые и непокорные воины.

— Башнёр сержант Ефимов Демьян Кузьмич.

— Механик-водитель младший сержант Сорокин Иван… хм… Сергеевич

— Стрелок-радист красноармеец Майский Станислав Борисович.

— Добро. Сегодня приведите танк в порядок, заправьтесь жидкостями, пополните запасы. Снаряды проверить, осколочно-фугасных и бронебойных уложите пятьдесят на сто. В штабе корпуса оформите перевод в отдельную роту спецназа, а завтра с утра я жду вас в пригородном посёлке Боровцы вблизи Слонимского шоссе. Там в бывшей конюшне наше расположение. Всё остальное — на месте. Вопросы? Нет. Тогда до завтра.

Генерал Петров не возражал против моего выбора, для него сейчас все танки были на одну башню. Он с великим трудом, час за часом восстанавливал боеспособность корпуса, и такие мелочи, как один танк Т-34 его не интересовали. Однако, взглянув на требование на четыре трёхтонных грузовика, он недовольно поморщился, но бумагу подмахнул.

Когда мы вернулись в роту, я её не узнал. Семён Иванович и взводные постарались, и уже переодетые бойцы наводили порядок во дворе конюшни, которая теперь сильно смахивала на казарму.

Я сразу направился в подсобку, по пути сказав Сашке, что через час проведу смотр с оружием и полной выкладкой.

В течение того часа я разбирался с мелочёвкой, нахомяченной на корпусных складах. На первый взгляд это может выглядеть глупым и неправдоподобным, и даже смешным, но в этой конюшне практически из мусора я собрался построить свой генератор. Эту мысль я уцепил за хвост налету, едва оказался на корпусном складе, на котором и поживился. Сказать по правде, я сам удивился своей молниеносной импровизации, но, подумав спокойно, пришёл к выводу, что некоторая вероятность успеха всё-таки имелась.

Опыт сборки прибора из разного хлама имелся, но сейчас самым сложным обстоятельством было отсутствие элементной базы. Однако я не собирался отпускать кураж и продолжил изощрённо импровизировать. Для рабочего тороида подошла резиновая камера от эмки, заполненная раствором железного купороса и поваренной соли. Из громкоговорителя выйдет отличный диффузор, а фокусирующую линзу сделаю из двух повёрнутых выпуклостями внутрь прожекторных рефлекторов, залив промежуток между ними цементным раствором. Соленоидов с третичной структурой в прошлой жизни я навертел немало, поэтому при наличии достаточного количества проволоки мог сделать их и нынче. А найденный в подсобке сварочный трансформатор вполне подходил для блока питания. Самой большой проблемой было отсутствие пяти сотен магнитов, но именно для этого я и прихватил на складе ящик одинаковых стальных болтов. Однако намотать такое количество катушек при жутком дефиците времени дело для меня непосильное, поэтому я решил посадить за эту работу бойцов, конечно, кроме дневальных, водителей, дежурного и командиров. Не менее сложным делом был монтаж системы управления. Но и здесь я вывернулся, приспособив для этого блоки радиостанции «Север». Одним словом, пока рота готовилась к смотру, я разложил запчасти и засел за расчёт параметров.

От работы меня отвлёк сашкин голос:

— Командир, рота построена.

— Да,.. сейчас… иду, — протянул я, заканчивая считать силовые характеристики.

— Эт-то что ж за формулы, Василий Захарович? — он обалдело уставился на вырванные из блокнота листы, и от удивления его глаза полезли на лоб. — Да, ты оказывается у нас академик… товарищ старшина.

Осталось ему лишь добавить: «и какого хрена ты делаешь в этой дыре». Эх, Сашка, если бы я сам знал.

— Это, Саня, будет интересная машинка, которая поможет нам победить и выжить.

— Вон как… Чудно!

— Положи расчёты на место. Пошли, посмотрим бойцов.

Рота выстроилась во дворе повзводно, как на парад и притихла в томительном ожидании. И хотя одетые поверх формы маскировочные костюмы делали бойцов несколько неуклюжими на вид, в целом я был доволен.

— Товарищи бойцы, с этого момента дружно кончаем маяться дурью, ибо впереди нас ждёт тяжкая и опасная боевая работа. Вчера вы сами убедились, что фашизм лечится только хирургически, поэтому наша рота должна стать острым скальпелем в этой операции. Довожу до вашего сведения, что отныне мы не обычное подразделение, а отдельная рота специального назначения, коротко спецназ. Нам предстоят тяжёлые бои и испытания. Мы прошли через кровавый ад, и теперь я уверен в вас, как в самом себе, но всё равно должен спросить, есть ли желающие перейти в другое подразделение? Если есть сделайте шаг вперёд, и никто вас не осудит. В нашей роте можно служить только по доброй воле, — я сделал паузу. Строй стоял не шелохнувшись. — Хорошо. Многие из вас не понимают и не принимают изменений в нашем снаряжении. Однако по этому поводу спорить не нужно и бесполезно. Придётся поднатужиться и отбросить предрассудки. Отныне пятнистый маскировочный костюм станет вашей основной формой одежды. Из знаков различия — только петлицы защитного цвета, всё остальное лишнее. Куртки заправить в брюки, поясной ремень поверху. Старую форму из-под костюма снять и убрать до лучших времён, или носить для утепления, или для форсу. Короткие сапоги вам нужны не только как облегчённая удобная обувь, но и для хранения в голенищах ножей и запасных магазинов с патронами. Против пилоток ничего не имею, но головной платок летом проще, лучше носится и сам по себе, и под каской, не сваливается, впитывает пот и голове в нём легче. Пистолеты и штык-ножи носить с собой постоянно — отныне это ваше личное оружие. Не возражаю против второго пистолета и дополнительных клинков. Предстоящие бои и операции будут жестоки и рассчитаны по времени, которое будет измеряться минутами и секундами, поэтому у старшины получить наручные часы и не снимать. О полезности плащ-накидок я, думаю никому говорить не надо. Замена винтовок Мосина на СВТ тоже необходимое условие успеха в скоротечном бою с многочисленным врагом. Меньшая длина, десять патронов в магазине, автоматика, скорострельность и хороший бой дадут вам ощутимое преимущество. О том, что винтовка капризная и ненадёжная забудьте, эти байки придуманы лодырями и недоумками. Отрегулируйте газоотводную систему, хорошенько чистите и смазывайте оружие, и оно вас выручит в тяжёлую минуту. Со временем каждый из вас получит и автомат для ближнего боя, наилучшим вариантом будет немецкий МР-38. Теперь о нашей подготовке. Оружием, как я заметил, вы пользоваться умеете, но нам придётся ходить в рукопашную и выживать в сложных условиях, поэтому сегодня и завтра организуем практические занятия. Наиболее опытные бойцы поделятся тем, что знают сами и ответят на вопросы. Все вы умелые воины, поэтому отрабатывать будем самые нужные и эффективные приёмы боя. А сейчас разойтись до 12-00.

Весело переговариваясь, бойцы разошлись, а я вернулся к своим формулам и расчётам.

На первое практическое занятие я пришёл потихоньку, желая посмотреть, как его организуют взводные. Плохо организовали. Практически — никак. Дело шло с большим скрипом. Бойцы стояли кучками, а командиры, что-то им внушали. Придётся всё брать в свои руки.

— Все собрались, — специально громко сказал я, — рассаживайтесь прямо на земле в круг. Все в круг.

Немного потолкавшись, бойцы расселись, смущённо поглядывая друг на друга. Отлично. Посидите, всмотритесь в лица, а сидящие в круге люди подсознательно сближаются и воспринимают друг друга, членами одного сообщества. А сейчас ещё больше их сблизим.

— Можно курить, а кто кисет забыл, соседа попросите. Так кто из вас лучше всех знает ножевой и штыковой бой? Что никто не умеет драться? Совсем? Могу поспорить, что среди вас обязательно найдутся умельцы.

— Как не найтись, — из круга встал крепкий ладный мужик лет тридцати, — младший сержант Сажин. Срочную служил в погранвойсках.

Я подошёл к Сажину.

— Звать-то как?

— Максим.

— Тут вот какая проблема, Максим. Все устав знают. С винтовкой на занятиях намахались досыта. «Вперёд коли, назад бей». А немец-то тоже штыком пользоваться умеет. Как же нам его обмануть, не подскажешь?

— Отчего не подсказать.

— А, давай наглядно. Вот боец, — я поднял из круга крепкого рослого парня, огляделся и выломал из забора две жердины, — вот винтовки.

Рослый взял палку и крутанул её на руке. Ого, а ведь он тоже не простак. Сажин примерился к «оружию», подержал на руке, проверив баланс, и свободно встал в ожидании атаки. Рослый ударил быстро с вывертом, но Сажин, каким-то неуловимым движением подбил палку противника вверх и в повороте сначала ударил «прикладом» в живот, а затем, довершив поворот, сбоку нанёс «укол» в левую подмышку.

— Ух-ты! Вот это, да! Донеслось из круга.

— Отлично. Ты как, боец? — обратился я к слегка согнувшемуся здоровяку.

— Порядок. Савченко я, Прохор.

— Вы оба молодцы. Были бы против вас немцы, то уже с своим богом бы разговаривали. Прохор поможешь Максиму, и позанимайтесь с бойцами штыковым боем. Завтра в это же время отработаете приёмы с ножом и лопаткой.

Я отошёл в сторону и махнул рукой взводным Ситникову и Сурину.

— Пусть пару часов позанимаются, потом покормите бойцов и в 15-00 снова собраться здесь. Подыщите хорошего охотника-лесовика.

За два часа я заполнил линзу цементным раствором, залил растворы в рабочий тороид и приготовил к монтажу все комплектующие.

После обеда бойцы уже привычно расселись в круг и оживлённо обсуждали прошлое занятие, поскольку у многих оказалась серьёзная выучка. Я незаметно пристроился сзади и присмотрелся к воинам. Буквально на глазах они превращались в единый коллектив, и это меня приятно грело. Но пора и к делу приступать, и я вошёл в круг:

— Сегодня вы все неплохо усвоили уроки Максима Сажина, завтра ещё потренируетесь, но скажите, всегда ли приходится стоять с врагом лицо к лицу? Часто случается так, что нужно искать врага, добираться до него окольными путями. Все ли из вас смогут воевать в необычных условиях, и многие ли из вас могут читать следы и знаки?

Я кивнул взводным, а они лишь пожали плечами и развели руками. Я нахмурился. И раздражало меня не столько то, что они не нашли спеца, а то, что оба авторитетных воина ведут себя беспомощно, и фактически они ещё и не начали командовать. Чертыхнувшись про себя, я продолжил:

— Если память не изменяет, в соседнем полку один красноармеец в пятак со ста метров попадает. Спросили его, откуда умение, а он оказывается охотник, белку в глаз бьёт. Повезло соседям, редко такого мастера встретишь. Вот бы нам такого в роту.

— Подумаешь охотник, — проговорил молодой боец, вон у нас Матвей Степаныч Седых охотник не хуже.

— Матвей Степаныч, правда ли парень толкует?

— Да, охотился помаленьку, — ответил усатый худощавый мужик лет тридцати пяти с острым взглядом немного запавших глаз и с обветренным продублённым солнцем лицом.

— Откуда родом будете?

— Дык, сибирские мы с Иртыша.

— И как там охота?

— Богатая. И отец мой, и дед, и я с ними всю тайгу облазили вдоль и поперёк. Всяко бывало.

— Матвей Степаныч, посмотрите на ребят, пропадут ведь в лесу, жалко их. Научить бы, как на это смотрите?

— Отчего не научить? А ну огольцы, подходи ближе, слушай сюда…

Я потихоньку встал и приглашающе махнул взводным рукой. Отошёл в сторону.

— Вы почему не командуете, товарищи взводные?

— Да, поняли мы всё, командир, всё ты нам наглядно показал. Опыта нет. С людьми работать, не орехи колоть.

— Короче, так братцы мои, сейчас ваша командная немочь смотрится жалко, а в бою будет выглядеть страшно. Никто не заставляет вас тиранить бойцов. Приказать и наказать нетрудно. А вы разглядите в каждом из них человека и вдохновите его, чтобы он сам сознательно выполнил приказ, и поощрите, как сможете. Вы же опытные воины, возглавьте их, покажите личным примером, как надо делать, не бойтесь запачкать руки, и они пойдут за вами. Присмотритесь, как командует Пилипенко. Ладно, не вешайте носы, и всё у вас получится. Идите к взводам. Через час отпустите их, пусть с личным оружием займутся, а в пять часов всем собраться у подсобного помещения, у меня будет задание.

Следующие два часа я как ненормальный мотал соленоид. Большой диаметр тора не позволял сделать это одним блоком, и тогда я сделал обмотку из шести секций. Самой большой проблемой стало отсутствие паяльника, и сборку пришлось делать на скрутках, хорошо, что в одном из трофейных Опелей нашлись разные инструменты и рулон изоляции.

В пять вечера я вышел во двор, где уже гудели, переговариваясь, собравшиеся бойцы роты.

— Становись.

Бойцы быстро и привычно выстроились в две шеренги.

— Я пригласил вас мне помочь.

В строю раздался многоголосый удивлённый шёпот.

— Мне нужно пятьдесят человек, для выполнения важного поручения. Взводные командуйте.

Спустя полчаса полсотни бойцов, сопя и высунув от усердия языки, аккуратно мотали катушки в сто витков каждая. Я предупредил об особой ответственности этой работы и не стал стоять у них над душой. К ужину работа была закончена, и в подсобке на плащ-палатке большой кучей лежали все пятьсот катушек. Теперь всю ночь придётся монтировать их на диффузор и внутреннее кольцо.

Вместе с приходом темноты стихли все звуки, и разлилась долгожданная тишина. На чёрных крыльях упала ночная бездна с мерцающими звёздами. Только на западе беспрерывно громыхала война, нарушая покой тёплой мохнатой ночи. Я поворошил подёрнутые пеплом угли костра, кивнул часовому и отправился к себе.

В темноте конюшни раздавался мощный многоголосый храп, ядрёно пахло мужским потом, старым лошадиным навозом, гуталином и портянками. Я пробрался в потёмках наощупь в свою пристройку, запалил фитиль керосиновой лампы и принялся за работу.

Не буду утомлять подробностями, но пришлось приложить руки, и к утру основной блок генератора был собран в корпусе зенитного прожектора, у которого, правда пришлось вынуть дно, потому, что не помещались катушка и усилитель громкоговорителя. А, поскольку требовалось ещё как-то пристроить блок управления, то для удобства я собрал его во втором пустом корпусе прожектора и соединил оба корпуса дюжиной тугих проволочных скруток. Теперь на трёх ящиках из-под снарядов громоздилась тяжёлая и несуразная конструкция. Если к ней ещё добавить кольцевой отражатель и сварочный транформатор, то генератор превратится в неподъёмного монстра, которым невозможно будет управлять. Однако, не смотря на корявый вид прибора, меня распирала радость и гордость за хорошо проделанную работу.

Во дворе уже вовсю хозяйничало ясное утро. Сидя на проводах громко разговаривали ласточки. Я с хрустом зевнул и потянулся с довольным стоном. После разминки и короткой серии растяжек, я у колодца вылил на себя ведро холодной воды, оделся и пошёл поднимать роту. Ясное летнее утро огласилось многоголосым гомоном, но не успели бойцы сделать зарядку, одеться и навести порядок, как в утреннюю суету вмешался рык танкового двигателя. Громко звякая гусеницами и выплёвывая струи дизельного дыма, во двор въехала тридцатьчетвёрка. Танк развернулся на месте и задом пристроился рядом с нашими машинами. Народ замер, как в финале пьесы «Ревизор».

Один за другим на землю спрыгнули три танкиста и, разглядев меня, доложили о прибытии. Башнёр Ефимов был, как всегда, спокоен и конкретен, мехвод Сорокин не скрывал недовольства, а стрелок-радист от любопытства крутил головой. А крутить было от чего. Бойцы роты опомнились и плотно облепили танк, откровенно радуясь такому ценному приобретению. Непривычный вид одетых в камуфляж и банданы бойцов и их повышенное внимание явно смущали танкистов, и они немного нервничали. Пришлось вмешаться:

— Разойдись! Командиры взводов, организовать приём пищи.

Через минуту двор опустел, и я повернулся к танкистам.

— С прибытием в славную роту спецназа.

— Здравия желаем, — опередил башнёра язвительный Сорокин, раздражённо пиная гусеницу, — славная рота стрелять то умеет, от немцев не струхнёт?

Я ответил задире в его же тоне:

— Умеет. Как мы позавчера надрали зад танкистам Неринга, так они и пригорюнились. Вам самим-то подгузники в бою не потребуются?

Сорокин сначала надулся, потом удивлённо вскинул брови:

— Так вы что, та самая рота!

— Не знаю, что значит «та самая», но давеча повоевать нам пришлось крепко.

— Ну, так это же совсем другое дело! Слыхали мы про ваши дела. А то всё переживали, что в пехоту нас списали. Готовились к танковым боям, а тут, какая то спецрота. Извините, товарищ старшина.

— Всё нормально. Сейчас устраивайтесь и доводите танк до ума. Он должен работать, как часы и блестеть, как у кота бубенцы, если что-то потребуется, пишите заявку. Демьян Кузьмич, пушку и пулемёты нужно привести в идеальное состояние. Станислав, вы в радио разбираетесь? Очень хорошо. Вместе с нашими связистами сегодня установите командирскую радиостанцию. Подключитесь через умформер от бортовой сети, чтобы рация и ТПУ работали безупречно. Завтра же начнём танк перекрашивать. Не пугайтесь, так надо. Перекрашивать будем не только танк, но и машины, пушки, зенитки и всё, что имеет стволы и колёса.

Убедившись, что бойцы заняты делом, я вернулся к своему несуразному детищу и занялся согласованием узлов. Когда всё было налажено, я призадумался о практическом использовании своего творения и не заметил, как подошёл Сашка и пристроился сзади.

— Кхм.

— Тьфу ты, напугал, нечистая сила.

— Ага, вас напугаешь, пожалуй. Это что же за штуковина такая? Та, про что бумаги с цифрами?

— Она самая.

— Серьёзная машина. И что же она будет делать?

— Она сделает нас неуязвимыми для пуль, осколков и даже снарядов.

— Да, ну-у!! Товарищ старшина, Василий Захарович, да этой же штуковине цены нет!

— Цена всегда есть, и в данном случае это наши жизни и сохранность техники.

— Это что же, и танк, и машины пули и снаряды не пробьют?

— Да, Саня, да.

— Так это ж надо во все войска!!

— Давай сначала сами проверим. А суть в том, что после обработки человеческое тело внешне не изменится, но при ударе станет твёрдым, как самая крепкая сталь. Все ли согласятся на такие перемены, ведь это на всю жизнь?

— Да, это надо обмозговать. А как насчёт, — и он показал согнутую в локте руку и хихикнул, — а то жёны из дома выгонят, и девки любить не будут.

— Будут, никуда не денутся, — я усмехнулся, — с такой стальной штукой отбоя не будет.

— Тогда я согласен, — оскалился он в белозубой улыбке, — первым очередь занимаю.

— Не спеши, надо ещё придумать устройство, чтобы эта махина могла свободно перемещаться вправо-влево и вверх-вниз.

— Как раз это не вопрос. Раз плюнуть. Сейчас кликну Пилипенко с Вариком и сапёров-апостолов Мещерякова с Матушкиным, они мужики головастые, враз сообразят. Один момент, — и он выбежал вон.

Я не успел и рот открыть, как Сашка исчез в проёме двери. Всё, приплыли. Теперь через полчаса даже местные воробьи будут знать про прибор. А засекретить его надо непременно и очень тщательно. Если генератор попадёт в чужие, вражьи или подлые руки, то всем грозит скорый и гарантированный пипец. А поскольку в нынешнем бардаке сохранить тайну практически невозможно, всё, что я задумал нужно делать очень быстро, потом уничтожить прибор и малейшие следы технологии. И на всё, про всё мне отведено максимум пара дней.

Через четверть часа прибежал запыхавшийся Сашка:

— Всё, сейчас подойдут.

— Ты уже всем растрепал, или ещё кто-то остался?

— Чего это сразу, «растрепал», — обиделся Сашка, пожал плечами, и оскорблено сморщив лицо, отвернулся, — Что я не понимаю, что ли. Вы, Василий Захарович, прямо-таки меня обижаете и недооцениваете. Сказал им только, что командир срочно зовёт.

— Ладно, ладно не строй из себя обиженную школьницу. Сообразил, что болтать не надо, и молодец.

Вскоре подошли приглашённые «спецы». Поняв суть проблемы, они недолго посовещались, поскребли макушки и сказали, что всё сделают как надо. Единственный вопрос: где ставить эту бандуру? С учётом манёвра техники и безопасности для случайных объектов и субъектов я нашёл такое место на краю двора слева, где за ветхим покосившимся забором начинался пустырь.

Пока сапёры и артиллеристы, сооружали из брёвен и досок конструкцию, я приказал поставить посреди двора один из грузовиков, а Деду — принести бидоны с краской, кисти и какую-нибудь негодную одежду.

Первую машину я раскрасил в камуфляж сам. На фоне оставшихся прогалин тёмной армейской зелени, в нижней части я добавил крупных коричневых пятен. Выше них нанёс вертикальные салатовые разводы, оттенённые чёрными кривыми полосами разной ширины. Не подумайте, что я уподобился Остапу Бендеру, рисующего «сеятеля». Красил я аккуратно, можно сказать, красиво, в соответствие с принятыми в конце двадцатого века стандартами камуфляжа.

В течение полутора часов вся рота смотрела на меня, как на умалишённого в стадии обострения, и, когда я закончил и обернулся, то на всех лицах увидел одно и то же страдальческое выражение. Я усмехнулся, положил кисти и строго сказал всем водителям и артиллеристам:

— Всю технику без исключения красить только так. Для сомневающихся, несогласных и тупых повторяю, красить по этому образцу. Сделаете иначе, будете перекрашивать. И это не моя прихоть, это — необходимость. Танкисты сегодня закончат обслуживание, завтра тоже займутся покраской.

Стянув перепачканную краской подменку и переодевшись, я направился в дальний край двора, где уже громоздилась восьминогая конструкция в виде качелей с подвешенным на прочных верёвках щитом. Причём крепление позволяло его туда-сюда поворачивать, поднимать или опускать. Я был в полном восторге, поскольку теперь генератор приобрёл прикладной смысл. Попросив сделать ещё и навес от возможного дождя, я поспешил в свою конуру, чтобы напоследок ещё раз проверить настройки.

До телеги тяжеленный генератор тащили четверо самых сильных бойцов, они же укладывали его на «качалку». Затем пришлось повозиться с подключением сварочного трансформатора из-за того, что у него «закис» реостат. Так или иначе, к двум часам дня вся конструкция стояла в готовности номер один, и, чтобы её запустить требовалось только опустить рубильник и нажать тумблер. Я обошёл невероятную конструкцию пару раз, любуясь работой и искренне удивляясь собственной авантюрной настырности.

Чтобы избежать публичного позора в случае неудачи, во время обеда я потихоньку проверил работу генератора. Нащупав настройкой рации резонанс, я проверил дистанцию эффективного действия, для чего использовал кусок железа и обычные зелёные ветки. Все как одна они приобретали железную твёрдость на дистанции до пятнадцати метров при максимальной плотности излучения. Потом я задумался над проблемой возбуждения структуры объектов, но оказалось, что силы звука диффузора вполне достаточно.

Сразу после обеда я собрал роту для беседы. С самого утра меня мучил вопрос: имею ли я право со своими задумками, представлениями и понятиями вмешиваться в их судьбу? Лично для себя я решил, что имею и должен, поскольку точно знал, что в прошлой истории из сотни бойцов сорок первого года до конца войны дожили один-два. По сути, все наши бойцы были обречены, а я могу дать им шанс выжить, бесстрашно воевать, побеждать в безнадёжных ситуациях и смертельных схватках и дожить до конца войны. Однако принять решение могли только они сами, и никто другой.

Всё это я подробно изложил окружившим меня бойцам, которые слушали, разинув рты.

–…Таким образом, облучённое тело будет практически неуязвимо для любого холодного и огнестрельного оружия и огня. Что касается, мужского достоинства, то я уже объяснил Александру Мефодьевичу, — я указал на смущённого Сашку, — что мимо прибора стальной крепости не пройдёт ни одна женщина. — Мужики дружно заржали. — К тому же после облучения заметно укрепляется здоровье.

— Надо подумать, — Кузьма Петрович Пилипенко усмехнулся и подкрутил ус. Он явно не верил и считал моё предложение смехотворным. На его месте я бы тоже счёл всё это полнейшей бредятиной.

— Да, неплохо бы посмотреть, однако, как оно всё это произойдёт на самом деле, — завинтил фразу наш охотник Матвей Степаныч Седых, крутанув в воздухе пальцами.

— Через два часа мы обработаем один грузовик. Тот, который остался не покрашенным.

В ответ раздался возбуждённый гул голосов.

— Разойдись. Командиры развести взводы на занятия.

Пока бойцы слушали наставников, и тихонько скрипели мозгами, обсуждая и осмысливая моё предложение, я изготовил рекордер, для чего выпросил у Семёна Ивановича его старинный булатный нож, который он берёг, как зеницу ока, поскольку сталь была так хороша, что практически не требовала заточки. Я прикинул твёрдость на стекле, по Роквеллу выходило не меньше 62-64 единиц. Аккуратно, отвинтив оголовье, я снял рукоять и гарду, обмотал клинок собранной на задворках паутиной, а затем сверху плотно обернул куском асбеста. Всю эту композицию, я подвесил на растяжке в фокальной точке генератора.

Подкатив к «качелям» старую телегу без бортов, я приколотил к ней три дощатые рамки, чтобы, проползая через них, бойцы точно попадали в поток излучения.

Когда я закончил подготовку, вокруг уже толпилась вся рота и, молча, наблюдала за моими действиями. Я попросил откатить телегу, потом прочертил палкой линию и велел Мироновичу подогнать Опель. С обречённым видом он поставил машину на нужное место, потом осторожно вылез и, передёрнув плечами, отбежал в сторону.

Примерившись к «качелям», я поворочал генератор во все стороны, остался довольным и включил тумблер. Диффузор издал тонкий свист с частыми резкими щелчками, и я, проводя прибором слева направо и обратно начал облучать грузовик. Вся процедура заняла не более пяти минут.

Все наблюдатели недоумённо вертели головами и шептались, не увидев никакого зрелища. Глядя на них, я засмеялся, решив показать им простенький фокус:

— Ну, что, почтенная публика, разочаровал я вас. Никаких превращений, огненных фейерверков, шаманских плясок с бубном и завываниями. Обидно, да? А может быть, фокус всё-таки удался? Фёдор, — подозвал я снайпера Сидорчука, — ты с такого расстояния не промахнёшься по боковому стеклу? Ладно, не обижайся, пошутил я. Всем отойти на десять шагов и сесть, во избежание рикошета. Боец Сидорчук, приказываю сделать три выстрела в боковое стекло машины, — уверенно сказал я, при этом серьёзно сомневаясь, а вдруг не сработало, позору не оберёшься.

Фёдор вытер мокрые руки о штаны, встал чуть под углом, и, слава богу, что встал так, а не иначе, потому что после трёх выстрелов, все пули с жужжанием отрикошетили в сторону пустыря. Стрелок не успел опомниться, а толпа уже кинулась к машине и чуть ли не обнюхала боковое девственно чистое и целое стекло. Первым заикаясь подбежал Миронович:

— Т-товарищ с-старшина, к-как ж-же эт-то? П-почему? Ведь, ни царапины!! — отчаянно заорал он, будто переживал, что стекло не разбилось.

А меня уже захватил азарт исследователя. Сердце подпрыгнуло и стукнуло в грудь изнутри.

— Пилипенко! Кузьма Петрович, подгони-ка свою пушечку с бронебойным!

— Да, ты что, командир?! Имущество жалко, потом не починим, — обычно невозмутимый старшина слегка изменился в лице.

— Тащи, тащи.

Выстрел из пушки в борт с двадцати метров заставил всех лежащих на земле бойцов прикрыть голову руками. Раздался громкий вжик рикошета и мгновенный удар отскочившего снаряда в кирпичную стенку пристройки. Через пару секунд все с открытыми ртами уставились на маленькую царапину на краске деревянного борта.

Потом началось что-то невообразимое. Ребят охватил бешеный восторг. Меня хватали за рукава, пытались качать, куда-то тащили и все очень громко орали. Когда я отбился и, прижавшись спиной к танку, громко попросил тишины, все разом замолкли.

— Поздравляю вас, опыт удался. Генератор можно использовать по назначению. Теперь самое главное, — я обвёл всех тяжёлым взглядом. — Вбейте себе в мозг, если кто-нибудь, когда-нибудь, кому-нибудь проболтается об этом приборе, то случится непоправимое. Во-первых, за вами будут охотиться все разведки мира, начиная с нашей ГРУ и госбезопасности. Во-вторых, в лучшем случае вас изолируют и начнут пытать и допрашивать, в худшем отправят на опыты. В-третьих, это устройство может попасть к врагу, и вы представляете, что тогда будет. Поэтому, как только я обработаю всё, что наметил, генератор будет уничтожен. Схема прибора только у меня в голове, в обозримом будущем его не изобретут, природа излучения никому неизвестна, а я в чужие руки не дамся. Вам всё понятно?

— Да-а, — прошелестел ответ.

— Теперь поднимите руки, кто не хочет получить невидимую броню. Нет таких. Хорошо. Кто желает пройти первым?

Однако желающих первым рискнуть здоровьем не нашлось, видать под впечатлением от увиденного все сочли это неоправданным риском.

— Хорошо. Тогда я сам первым пройду обработку излучением, а вы внимательно смотрите.

Окинув взглядом бойцов, которые расположились полукругом за моей спиной, я увидел в их лицах сосредоточенность, как перед рукопашной схваткой. Демонстративно на их глазах я облачился в полную экипировку, обвесившись полным комплектом оружия и снаряжения, как перед боем, при этом, показывая всем, как и чем я снаряжаюсь. Потом бойцы подкатили телегу. Включив генератор, я медленно вместе с оружием прополз под лучом через деревянные рамки, при этом пару раз медленно повернувшись с боку на бок. Как и в той жизни в голове на несколько секунд вспыхнул красивейший калейдоскоп и угас.

Я спрыгнул с телеги, поправил камуфляж и развёл руки в стороны, показывая, что всё в порядке:

— Во время прохождения через излучение вы на миг увидите очень красивые картинки, не пугайтесь и двигайтесь дальше. Всем всё понятно? Хорошо. А теперь, боец Сидорчук, приказываю выстрелить в меня три раза.

— Т-товарищ командир, — парень буквально посинел от страха и выпучил от неожиданности глаза, — я не могу. Как это, выстрелить? Эт-то нельзя! — он не смог совладать с трясущимися руками.

— Не бойся, Федя, я же не боюсь.

— Дай-ка винтарь, аника-воин, — Седых легонько вырвал из рук снайпера винтовку, — куда стрелять, товарищ командир?

— По порядку: живот, грудь, голова.

Седых побледнел, но винтовку поднял. Я отошёл на десять шагов и кивнул головой.

Толчок в живот ощутился слегка, в грудь толкнуло чуть посильнее, а голова при попадании слегка качнулась назад, и в уши отдался звук рикошета. Я осмотрел себя, повернулся, показываясь бойцам со всех сторон, и только потом вгляделся в их лица. Вся рота замерла в разных позах и в гробовой тишине, кажется, был слышен стук сотни сердец.

— Подойдите, посмотрите и пощупайте, но предупреждаю, боюсь щекотки. Кстати, теперь мой камуфляж никогда не будет рваться, изнашиваться и гореть, также не будет сносу оружию и всем предметам на мне.

Раздался общий выдох, и толпа поглотила меня, чтобы всего осмотреть и ощупать. Я терпеливо сносил тотальный осмотр, поскольку хотел, чтобы все бойцы до конца осознали всю важность произошедшего.

— Ловкий трюк.

— Смотри-ка, мягкий, а пули не берут.

— И на вид целый.

— И форменка цела, ни дырочки.

— Как пули усвистели, я аж струхнул.

— Думал, амбец командиру, ан, нет.

— Ха! Этак и воевать не страшно.

Я подождал, пока не наговорятся, затем достал зажигалку:

— Смотрите сюда, — и поднёс огонь сначала к рукаву, а потом к открытой ладони. Никаких ощущений, только лёгкое тепло. Этот фокус стал последней каплей, и первыми решились… танкисты. Протиснувшись вперёд, они подтолкнули ко мне мехвода Сорокина:

— Командир, прости, ежели что. Вчера я маленько погорячился. Забудь. Можешь на нас рассчитывать. Мы готовы. Если бы ты знал, сколько хороших ребят сгорело в танках не за понюшку табаку.

— Знаю я, Ваня, знаю. Потому и собрал вас всех здесь. Сейчас бронирую ваш экипаж, а танк обработаю завтра.

Подходя к генератору, все мужики явно побаивались, но потом радовались и забавлялись, как дети. Раз за разом каждый пытался порезать себе кожу ножом и палить руки зажигалками. Так или иначе, к восьми вечера все бойцы со всем снаряжением прошли обработку. Хорошо понимая, что никакие дела бойцам сегодня в голову не пойдут, распустил всех отдыхать и доводить форму, оружие и снаряжение до ума, а водителям и пушкарям велел докрасить технику, да так, чтобы аккуратно было, чтобы не дать повода начальству сказать, что всё изгваздали и перепачкали.

На следующее утро я отправил Сашку, Семёна Ивановича и четырёх бойцов на машине Мироновича на склад добрать кое-что и пригнать четыре новых грузовика, а сам занялся подготовкой к обработке оружия и техники. Пока взводы занимались с Сажиным и Седых, мы с танкистами загнали танк под генератор. Сказать по правде, я немного опасался за результат. Уж слишком большим был объект. Поэтому я вдвое поднял напряжение в контуре соленоидов и катушек.

На этот раз зевак и шума было меньше, поэтому при облучении танковой брони явно слышалось лёгкое потрескивание. С танком я провозился полчаса, поскольку для надёжности его ставили и лбом, и бортами. Танкисты и я волновались напрасно. Погоняв по ближайшему лугу, мехвод Сорокин вылез из люка и с важным видом обожравшегося сметаной кота заявил, что машина стала послушнее, мотор приёмистей и работает намного тише.

Закончив к полудню облучение грузовиков, пушек, зениток и пулемётов, я начал было составлять отчёт генералу Петрову, как вдруг во двор вкатилась его чёрная эмка, за которой тащились загруженный Опель Мироновича и четыре новых трофейных грузовика. Вид выбравшегося из машины генерала был мрачнее тучи и ничего хорошего не предвещал. Он хмурился, озирался по сторонам и что-то ворчал под нос.

— Смирно!! — наконец заорал дневальный, и всё движение замерло. Я подбежал к начальству с докладом:

— Товарищ генерал-майор…

Но он раздражённо махнул рукой и процедил сквозь зубы:

— Я-то генерал-майор, а ты, как минимум, наверно, маршал! Ты чего творишь, Василий Захарович?! Ты что, решил весь склад разграбить?! На тебя уже пять докладных поступило, и в особый отдел две!! Ты что тут затеял, твою мать! Меня вчера в штабе армии уже по этому поводу полоскали! Не думаешь ли ты, что бога за бороду поймал?!

Я с трудом подавил гнев и выдержал пронзительный угрожающий взгляд.

— Товарищ генерал-майор, рота специального назначения всего третий день находится на формировании, и уже почти готова к выполнению любого задания командования. А, если для вас мнение некомпетентных людей важнее дела, то я готов, хоть сейчас, сложить полномочия и отправиться на передовую в любом качестве. Ничего личного и лишнего я не затребовал, и по каждой позиции готов отчитаться. Разрешите сдать дела?

— Не разрешаю. Сам заварил, сам и расхлёбывай. Если бы ты, Василий Захарович знал, что мне пришлось выслушать. Впрочем, об этом потом. Показывай, что успели сделать.

Я отдал честь, повернулся и заорал:

— Рота, тревога!! Строиться с полной выкладкой и оружием!

Буквально через три минуты во дворе повзводно замерли шеренги. С одинаковым оружием, в одинаковой форме и с одинаковым снаряжением мои орлы смотрелись более чем грозно и красиво.

— Рота! Смирно! Равнение на середину! Товарищ генерал-майор по вашему приказанию отдельная рота специального назначения построена. Командир роты старшина Батов.

Генерал с нескрываемым изумлением и удовольствием смотрел на ровные шеренги, и я буквально чувствовал, как он сравнивает нас с кем-то.

— Вольно.

— Рота! Вольно!

— Не скрою, удивили вы меня. А это что же за такая форма одежды?

— Маскировочные костюмы разведчиков со склада. Кстати, капитан Чесноков был очень рад, что их у него забрали. До сих пор никому были не нужны.

— Почему не в пилотках?

— Так удобнее в бою, косынка не падает и пот в глаза не попадает.

— А, каски как носить будут?

— Нам теперь не нужны каски.

— Тоесть, как это «не нужны». На смерть людей пошлёшь? — он процедил сквозь зубы и сердито прищурился.

— Разрешите показать?

— Ну, давай.

— Младший сержант Ситников.

— Я.

— Выйти из строя.

— Есть.

— Приказываю взять пулемёт и расстрелять роту.

— Есть.

— Старшина!! Ты в своём уме!!! — побледневший генерал был растерян и ошеломлён. Он явно подумал, что имеет дело с сумасшедшим маньяком. Он потянулся к кобуре и начал расстёгивать клапан. Стрельнёт ещё со страху.

— Всё в порядке, товарищ генерал-майор. Я в своём уме. Наберитесь терпения.

Генерал Петров, набычился, отступил к эмке и его пальцы замерли на рукояти пистолета. Рядом с ним нервно топтался водитель с карабином наготове.

А тем временем Андрей Ситников вставил в трофейный пулемёт ленту и нацелился на строй. Бойцы стояли не шелохнувшись. Генерал замер в неудобной позе и судя по остановившимся глазам, не мог поверить, что сейчас начнётся стрельба.

— Огонь!

Пулемёт пролаял длинной очередью в поленты и замолчал, дымясь раскалённым стволом. Ярче и нагляднее демонстрации и придумать было невозможно. Превратившийся в статую генерал, выпучив глаза, смотрел на стоящих бойцов. Я буквально чувствовал невероятную сумятицу в его голове. Потом он кинулся к строю и начал ощупывать и осматривать каждого. Через пять минут он повернулся, и меня позабавило детское удивлённое выражение его лица.

— Василий Захарович, как это понимать? — демонстрация произвела на него сокрушительное впечатление. — Не увидел бы собственными глазами, послал бы трепача куда подальше!

— Товарищ генерал, разговор серьёзный, давайте пройдём в вашу машину, а то сами видите у нас тут негде спокойно поговорить.

Его побледневшие губы скривились. Генерал обречённо махнул рукой и полез в эмку. Не дожидаясь вопросов, я начал объясняться:

— Михаил Петрович, всё, что вы видели это результат облучения людей специальным прибором. Я два дня занимался его сборкой, поэтому потребовались, казалось бы, ненужные вещи со склада. Также обработана почти вся техника и оружие, кроме привезённого сегодня. Поверхность всех облучённых объектов и субъектов приобрела свойства булатной стали и огнеупорность. Разрушить их или поджечь практически невозможно, а убить человека можно разве что прямым попаданием авиабомбы или крупного снаряда. Не спрашивайте, что за прибор, не скажу даже под пыткой. Более того, как только закончу облучение всего, что наметил, уничтожу его.

— Но почему!! Он может принести нам победу!

— Скорее всего, он принесёт много горя. В наших условиях сохранить тайну невозможно. Как сказал один персонаж: «что знают двое, знает свинья». Если тайна попадёт к противнику нынешнему или будущему, то произойдёт непоправимая беда. Да, и наши недалёкие воеводы тоже не смогут им правильно распорядиться. Схема и принцип работы только в моей голове, и эта голова никому не достанется.

— Василий Захарович, сказать, что я потрясён, ничего не сказать. Но всё-таки, может быть, передашь секрет родине?

— Нет, Михаил Петрович. Сейчас в стране творится полный кавардак, а сытый голодного не разумеет. Если выживу, там посмотрим. А теперь я предлагаю лично вам пройти обработку. Не пугайтесь, ничего страшного. Правда придётся немного поползать, но вы же воин и за службу проползли не один десяток километров. Бойцов со двора я удалю. Никто не увидит. Но я надеюсь на ваше молчание. Впрочем, это и в ваших интересах, пусть новое качество станет вашим козырем и тайным оружием, сохранив вас в этой мясорубке в целости и сохранности.

— Хм, — он на минуту застыл в раздумье, — однако умеешь ты убеждать. Согласен. Когда начнём?

— Прямо сейчас и начнём, — сказал я, выбираясь из машины. — Внимание рота! Напра-во! В казарму шагом, марш.

После облучения генерал долго хмыкал, тыкал в себя штыком, а потом, оглянувшись, пульнул в ладонь из пистолета. И засмеялся, услышав рикошет пули, не скрывая восторга.

— Уж теперь и не понимаю, кто кого из нас использует. — Он шутливо погрозил пальцем. — Ладно, убедил. Продолжай, командовать Василий Захарович, но послезавтра на площади у штаба в девять утра рота должна стоять в полной боевой готовности. Я покажу вас командарму генерал-майору Голубеву. Не подведите.

— Не подведу, товарищ генерал-майор. А разве штаб 10 армии не в окружении?

— Вышли вчера. 3 и 4 армии тоже выходят. Многие ещё в окружении, но половина дивизий уже по эту сторону рубежа.

— Отлично! А то, честное слово, обидно проигрывать, даже не начав партию.

Мы попрощались, и чёрная эмка урулила со двора.

Выпустив бойцов из конюшни, я приказал взводным потренировать их в прохождении ротным строем. Само собой, почти все бойцы были кадровыми, и муштровать их не было нужды, но в нынешнем составе они ещё не ходили, и немного потопать всем вместе роте не повредит. Построившись колонной по три, взводы вышли со двора на шоссе.

Я же с Балей, Ивановым, Сашкой и Дедом принялись разбирать привезённое со склада добро. Из нового имущества я обратил внимание на барабан, бережно замотанный в кусок портяночной фланели. В петлях широкого ремня торчали две палочки. Красивая вещь, но сейчас совсем не нужная. Теперь я начал немного понимать генерала, который наорал на меня за безудержное хапужничество.

— Семён Иваныч, скажи дорогой, а нахрена нам барабан.

— Вот умный ты, Василий Захарович, а ничего в службе не смыслишь, — он скорчил обиженную гримасу и развёл руками. — У нас что за подразделение? Правильно — рота. А каждой роте по уставу положен ротный барабан, так ещё издревле повелось. И барабанщик есть. У Пилипенко во взводе Тарчев Валентин. До войны в оркестре на барабанах стучал. А ты говоришь, нахрена, — он бережно поднял барабан и унёс в свои закрома.

Канистры с бензином и маслом и боеприпасы мы переместили ближе к машинам. Четыре бочки с солярой скатили по доскам и оставили возле танка, который закончили красить танкисты. В очередь на покраску встали два новых грузовика.

Затем Сашка принялся обхаживать оба новеньких миномёта, очищать от смазки и проверять механизмы, что-то напевая под нос от удовольствия.

— Слышь, Сань, а у тебя неплохо петь получается.

— Хо. Ещё бы, я всегда был запевалой. Сейчас, правда, не до песен.

— Вот в этом ты не прав. Ещё как до песен. А ещё певуны в роте есть?

— Есть любители, троих точно знаю.

— Отлично. После обеда скажи им, что будем разучивать песни. Завтра споёте всей роте, а одну из них посвящённую спецназу должны выучить все бойцы до единого.

— Да, ну! Наша ротная песня! Вот это здорово! Не сомневайся, командир, не подведём. А ты сам?

— Не-е, я не пою, медведь на ухо наступил. Но напеть и слова проговорить — это, пожалуйста.

Находившись строем, рота к обеду вернулась в расположение. Потом после отдыха Дед продолжил заниматься экипировкой бойцов, а мы с певцами уединились в дальнем конце конюшни. Я продиктовал им тексты, а потом несколько раз напел. Они быстро ухватили мелодию, и пропели, заглядывая в записи. Несколько раз я их поправил, но ребята оказались толковыми, и я их оставил репетировать, пообещав вернуться вечером и прослушать.

Выбравшись во двор, я сразу направился к танкистам. На жарком солнце краска уже высохла, и они собирались крепить на броне бочки с топливом и ящики с боеприпасами. Я махнул рукой, приглашая их спуститься на грешную землю.

— Скажите, братцы, а где ваш командир?

— Пошёл на повышение, а нас срочно перебросили на запад, и нового назначить не успели. Дальше вы знаете.

— Значит, сегодня за командира танка буду я.

— Но, товарищ старшина, машина сложная, нужно уметь.

— Я танкист.

— Да, ну-у?!

— Поехали. Но, чур, я за рычагами.

— Но…

— Без всяких «но». По местам, — и я нахально полез на место водителя.

Как давно я не сидел в таком тесном и жёстком, и таком желанном сиденье. Я натянул шлемофон, погладил фрикционы и рычаг переключения. С моей точки зрения техника, конечно, допотопная и рычаги дубовые, но, как уже было говорено, за неимением гербовой…

Стартёр провернул вал, дизель схватил компрессию и взревел на оборотах. Я привычно присоединился к ТПУ и нажал тангету:

— Все на местах?

В шлемофоне прохрипело:

— Все.

— Поехали.

С шоссе я съехал в сторону ближайшего перелеска. Попетляв по грунтовой дороге, я пересёк овраг, пустырь, вполне довольный состоянием машины взлетел на горку, и, заглушив на вершине мотор, выбрался из танка и спрыгнул на травку. Следом один за другим спустились с брони все остальные.

— Вы где водить учились, товарищ командир? — осторожно спросил башнёр Ефимов.

— Что-то не так?

— Необычная манера. Наших мехводов учат иначе, я уже третьего меняю. Вы водите лихо и в то же время плавно и аккуратно. Машину как бы отпускаете на волю, и вместе с тем выверено каждое движение. Для этого много и часто водить надо. А эти танки совсем недавно в войска поступили.

— Многие знания, многие печали, а нам печалиться не пристало. Ну, как, Иван Сергеевич, — повернулся я к мехводу, — сдал я зачёт по вождению?

— Ну, что вы всё подкалываете, товарищ командир, — смутился парень, — сморозил я давеча глупость, со всяким бывает. Поучиться бы у вас.

— Ладно, о том мы с тобой ещё потолкуем. Насчёт командира танка я пошутил, мне и роты за глаза хватит. Экипаж возглавит и сядет к орудию сержант Варик Прохор Васильевич. Он опытный командир, артиллерист, знает и танковое орудие. Сегодня познакомитесь и поговорите. А теперь по коням и домой. Давай, Иван, прокати с ветерком.

На дворе народ продолжал заниматься своими делами. Водилы ковырялись в моторах. Артиллеристы возились с пушками и зенитками, связисты налаживали рации. За неимением иной работы оба сапёра перевешивали и подгоняли двери в казарме. Дед ругался с поваром, молчаливым новгородцем, которого назначили на эту должность после того, как в последнем бою он получил ранение в ногу и отказался ехать в госпиталь. Снайперы под руководством Матвея Степаныча Седых с моей подачи ладили маскировочные накидки типа «кикиморы», нашивая на куски сети разные тряпочки, пучки мочалки, веточки. Рядом с ними разбирали и собирали свои СВТ с десяток бойцов.

Справа от ворот Андрей Ситников собрал пулемётчиков, и они всем скопом на куске брезента терзали трофейный пулемёт, стараясь досконально изучить чужестранную машинку.

У стенки конюшни на утоптанной площадке Максим Сажин показывал свои фирменные ухватки и приёмы работы с ножом. Его окружали два десятка бойцов, и периодически кто-то из них летел носом в землю. Мне нравилась манера Сажина, но все его приёмы были несколько однобокими, рассчитанными на резкую остановку атаки, противоудар и силовой ответ. Короче говоря, сила против силы. Нужно было показать воинам и альтернативу.

— Минутку внимания, — я вышел в круг и кивнул Сажину, молча прося у него прощения за вмешательство, он кивнул в ответ. — Приёмы рукопашного боя разнообразны и всевозможны. В разных странах мира веками отрабатывали свои стили и способы. Однако каждая система борьбы рассчитана на определённый тип людей и для решения определённой задачи. Например, для победы в рукопашном бою рядовому бойцу достаточно хорошо знать пару приёмов. Опытный ветеран обычно знает три-четыре, но отработанных до автоматизма. Поэтому при помощи наставников каждый из вас должен выбрать для себя пару таких приёмов, которые лучше всего подходят именно вам. А сейчас я покажу несколько боевых связок, которые можно применять совсем без оружия и в окружении физически более сильных противников. Попрошу выйти в круг Савченко, Старикова и Махрова.

В круг, смущаясь, вышли самые крупные и сильные мужики. Я продолжил:

— Попробуйте напасть сразу все, или по одному.

Савченко без предупреждения метнулся, чтобы схватить меня за руку, мгновением спустя бросились Стариков и Махров. Перенеся вес на лёгкую ногу, я пропустил руку Савченко вперёд, прихватил, перенаправил импульс, подкрутил корпусом и другой рукой толкнул в лоб. Парень потерял равновесие и по инерции пролетел ногами вперёд, сбивая Махрова, а попытавшийся схватить меня в охапку Стариков после подкрутки грохнулся сверху на кучу малу. Я остался на прежнем месте и даже не изменил расслабленную позу. Внешне это выглядело, будто я чуть пошевелился, а они сами попадали друг на друга.

— Ух! И ни хо-о! — донеслось со всех сторон. Бойцы с ошарашенным видом смотрели то на меня, то на копошащихся на земле самых сильных мужиков. Сажин был удивлён не меньше. Я помог ребятам подняться и отряхнуться, стараясь не унижать здоровяков.

— В чём здесь хитрость? Вы же видите, что я не Илья Муромец, а справился с троими. Во-первых, они не знали моих возможностей. Отсюда вывод: никогда не принижай возможности врага, заранее считай его сильным противником и не расслабляйся. Во-вторых, они напали, рассчитывая на свою силу, а эта сила обернулась против них. Отсюда вывод: сама по себе сила не является гарантией победы, а может стать и причиной поражения. В-третьих, они действовали не согласованно и помешали друг другу. Отсюда вывод: нужно всегда видеть ошибки и несогласованность врага, разобщить его и поразить порознь. Запомните, что даже самый сильный и опытный боец не может одновременно противостоять двум и больше противникам. Ваша задача мгновенно оценить ситуацию и провести бой так, чтобы драться с противниками поочерёдно и, чтобы между схватками были хотя бы две-три секунды, а дальше всё зависит от вашей ловкости и быстроты. Направьте силу врага против него самого.

— Спасибо за науку, товарищ командир, — Сажин с уважение пожал мне руку и чуть склонил голову.

— Так это же целая философия! — воскликнул кто-то из молодых бойцов.

— Правильно. Всё, что я вам сказал, подходит для любой жизненной ситуации, и тем более для войны. Продолжайте занятия.

Обойдя расположение и убедившись, что все заняты делом, я обработал генератором последние из вновь прибывших машин и наконец-то засел за полный отчёт, начиная с боя на старых позициях. Изрядно помучившись, к ужину я закончил это сочинение.

Со стороны может показаться неуместной привязка времени к приёму пищи. Кругом пылает война, народ и армия начали голодать, а тут «завтрак, обед, ужин». Да, на тот момент я считал это крайне важным делом, чтобы хотя бы четыре дня, хоть немного подкормить воинов, поскольку точно знал, что впереди их всех ждёт запредельная тяжесть боёв и наверняка голод.

Отыскав глазами Сашку, я вопросительно кивнул ему головой, в ответ он уверенно поднял ладонь. После приёма пищи, обычно люди занимались своими делами. Кто-то писал письма, кто-то «вылизывал» и без того чистое оружие, кто-то подшивал подворотничок или наводил блеск на новые сапоги, некоторые читали книжки, а большинство курили и болтали о том, о сём. И тут начался цирк.

— Уважаемая публика! — Сашка вышел на открытое место и картинно раскланялся. — Вашему вниманию предлагается вечерний концерт по заявкам. Прошу занимать места в зале согласно купленным билетам. После третьего звонка в зал никого пускать не будем.

Народ загудел, засмеялся и потянулся во двор. Вскоре почти вся рота расселась в круг, в центре которого вместе с Сашкой стояли ещё трое бойцов. Он поднял руку и, подражая конферансье, продолжил:

— Вот уже восьмой день идёт война. Казалось бы, что такое неделя времени, но эта неделя, будто целая жизнь. Все мы не раз смотрели в глаза смерти и потеряли многих друзей и товарищей. А потому послушайте сначала песню, посвящённую простым воинам, несущим на своих плечах все тяготы войны.

И ребята запели. Два тенора и два баритона. Я не ожидал, что получится так здорово, и заслушался.