Ротмистр

– Тю, простота ты! – махнула рукой торговка. – Вареные, говорю, есть. И есть сырые!…

– Ишь ты! – Евдокия усмехнулась. – Ну, дай тогда вареных дюжину…

– А-а! – протянула торговка. – Видать, на заработках-то муж у тебя…

– Это с чего бы вдруг?…

– Эка невидаль! – торговка усмехнулась, явно довольная собственной проницательностью. – Из вареных яиц пирог-то не спечешь. Ясно дело, хотыль ты муженьку собираешь. А быть сейчас в заработках только на новых мануфактурах. Все там сейчас, и городские, и из волости… Понаехали… – и, видя, как Евдокия задумалась, значительно подмигнула: – Аль не муженьку? А еще кому?…

– И много ли у тебя берут… вороньими-то?

– Ой, много! – торговка поправила платок. – Кабы не все!… Вот, на разводок еще спрашивают, под наседку. Коли сегодня положишь, к ягодному спасу уже запищат желтенькие. Добрые курочки у меня… И петушки добрые… Возьми, только из гнезда украденные, не пожалеешь!…

– Нет, благодарствую!… Сколько с меня?

– Пятиалтынный, красавица. Подороже нынче, потому как идут дюже хорошо…

Евдокия полезла за пазуху, задумчиво пробежала ногтем по стопке сотенных ассигнаций, нахмурилась. В кармане платья чудом отыскала смятый рублевик.

– Помельче-то не будет у тебя денежки? – растерялась торговка. – Не наторговала я еще на сдачу-то…

Евдокия лишь отмахнулась. Подхватила бумажный кулек с яйцами и растворилась в толпе.

– …Во-озьму на постой! Во-озьму на постой! – распевал гнусавым тенорком мужичонка с топорщившейся клином бородкой, расхаживал вдоль торговых рядов, как журавль.

– И сколь за угол просишь, дядя? – подступили двое парней, собой вида не местного, деревенского.

Мужичонка стрельнул хитрым глазом по пыльным лапоткам, по заплечным котомкам, изрек:

– Дык, коли с пропитанием, то три с полтиной ставьте!…

– Это что ж, в месяц? – ахнул один.

– Хех! – крякнул мужичонка в ответ. – Поди! Сыщи дешевше-то! Чай не один такой умный… Поманили вас длинной копейкой, вы и прибежали, как козлы за морковкой. Ждут вас тут, как же!… Во-озьму на постой!…

Парни переглянулись.

– А ежели со своими харчами, сколько станет?

– По два пятидесяти с брата.

– Мать честна!… Лучше в лесу станем жить, в шалаше…

– Давай-давай! – поддакнул мужичок. – Холода упадут – за пятерик не пущу… А так – все условия! Дом хоть и небольшенький у меня, но комната теплая. Мы-то с хозяйкой в чуланчик перебрались, мешать не станем.

– А много ли постояльцев у тебя набралось?

– Ну, – мужичок что-то прикинул в уме, – шестеро уже имеется… Четверых сыскать еще… Для ровного счета… Так как вы, согласные?…

Когда Евдокия вернулась к пароходу, ее уже ожидала целая делегация. Несмотря на ранний час, самолично встретить фабрикантшу прикатили управляющие, распорядители, архитектор и прочие господа, помогающие Евдокии половчее расстаться с деньгами.

– Евдокия Егоровна, дорогая! – вперед выступил директор, сделал попытку приложиться к ручке. – Позвольте поприветствовать вас, так сказать, на гостеприимной нашей земле, выразить надежду…

Евдокия сухо кивнула и всучила директору куль с яйцами.

Савка по-всякому представлял себе новую факторию, упакованные блестящей заграничной машинерией цеха, просторные дворы и склады. Но то, что он узрел воочию, превосходило самые смелые ожидания. Город! Настоящий город с улицами и площадями вставал на окраине Твери. Передового проекта здания двух, трех и даже четырех этажей из вишневого, крутого обжига кирпича, с башнями, с арками, с балконами и причудливыми окнами вырастали над деревянными домишками горожан. Дымили высоченные трубы паровых печей, лязгали по железной узкоколейке вагонетки с торфом, выбивая дробь по брусчатке, катили подводы с хлопковыми тюками лошади.

Пока ехали, Евдокия о чем-то живо переговаривалась с управляющими. Из-за шума Савка разбирал через слово. А когда ступили в ткацкий цех, он не то что других, себя слышать перестал. Сотни станков, установленных рядами, будто римский легион, создавали невозможный грохот. Подобно гигантским паукам тянули сотни нитей, с непостижимой скоростью гоняли челнок и сердито плевались паром. Под тысячами прядильных веретен истаивали на глазах кипы пряжи. Шибали в нос едкими щелоками красильный и белильные цеха. Горами возвышались штабеля готовых к продаже тканевых рулонов, ожидающих погрузки. Покуда громадные мануфактуры обошли, у Савки уж и ноги заболели. Не иначе, всю Россию вознамерилась фабрикантша одеть.

– …Строить казармы, людские конюшни! – втолковывала Евдокия свите сопровождающих. – Приезжим жить негде. Больницы закладывать, бани – хворый и квелый не работник! Магазин фабричный наладить, чтобы рабочего за разной мелочью не гонять в город. И поймите, что это не прихоть и не благотворительность. Коли народ сыт, телом чист и с крышей над головой – он работать станет. А если он на последнем издыхании да в отчаянии, ему уже терять нечего. Ему в голову всякие мысли лезут дурные… О бунтах и революциях… Восемь тысяч наемных! Шутка ли!…