Ротмистр

– Да, – Александр кивнул. – Но еще он – профессиональный дуэлянт! Стрелок и фехтовальщик. У него за плечами девятнадцать поединков. Не хочу вас пугать, но семнадцать со смертельным исходом.

– Ого! Но, откуда же, позвольте узнать, вам это известно? – Ревин закинул ногу на ногу. – Да остановитесь же вы, наконец!…

– Сегодня утром, – Александр присел на краешек стола, – ко мне в комнату постучался Загоруйко, наш герой-любовник. Он заявил, что терпеть более не в силах и намерен мне открыться. Выпив полграфина воды, он поведал презанимательную историю. Уж я не знаю, какой между вами случился разговор, но только после него Загоруйко пребывал в полном смятении. С его слов, он едва руки на себя в тот вечер не наложил…

– Вздор! – поморщился Ревин.

– Может быть… Не суть! Но еще одно лицо в тот вечер имело с ним душещипательную беседу, дражайший Федор Павлович Шлепков. Загоруйко сетовал на то, как несправедливо устроен мир, и человек, не способный убить, не способный к насилию, считается слабым, и женщины, в силу своей природной недальновидности, таковых незаслуженно презирают, обрекая на страдания. Рассуждения на тему того, что наше цивилизованное общество не далеко ушло от средневековых турниров, я, с вашего позволения, опущу. Так вот. Шлепков все это внимательно, а вернее сказать, терпеливо, выслушал и предложил Загоруйко посильную помощь в переустройстве мира. Со слов Федора Павловича, в сотне верст отсюда живет его приятель, так сказать, рыцарь без страха и упрека, который за умеренную цену согласился бы выступить в защиту униженных и оскорбленных. Вначале Загоруйко наотрез отказался. Но после, проведя ночь в раздумьях, изъявил согласие, и, получив от Шлепкова сопроводительное письмо и немалую ссуду, отправился на перекладных в соседний уезд… Ах, друг мой, если бы я рассказал об этом раньше!…

– Это все равно бы ничего не изменило.

– Ваши отношения с Талманским были ровны, ничто не предвещало ссоры. Но я недооценил способности мерзавца. Ему удалось спровоцировать вызов от вас, и получить право на выбор оружия.

– Так ли это важно?

– Евгений, вы не понимаете! – Александр снова заходил по комнате. – Он фехтует с детства! Он практикуется по несколько часов в день! Он брал уроки у самого Рамиреса!… Уедем! – Александр понизил голос. – Уедем сейчас же! Я скажу, что мы получили срочное предписание явиться в полк! Здесь и не пахнет честью! По Талманскому виселица плачет, он – убийца!

Ревин усмехнулся.

– Были бы вы моим другом, если бы я согласился?… Мы деремся завтра…Уже сегодня. Деремся на шпагах. Так угодно судьбе.

– Простите, – Александр покачал головой. – Простите… Одного не могу понять, какая выгода Шлепкову от всей этой кутерьмы?

– О! У него тяжкий недуг! Он не знает, куда себя употребить, как избавиться от русской хандры – болезни дураков и бездельников. Вот и мнит себя эдаким Цезарем, устраивающим гладиаторские бои.

Талманский в имении Крутояровых не ночевал, съехал тотчас после случая в парке, сославшись на неотложные дела, но, не смотря на то, что офицеры выехали к месту дуэли затемно, уже ожидал их, нетерпеливо прохаживался, приминая ботфортами белую от инея траву. Морошкин Пуп – большую поляну, окруженную со всех сторон лесом, устилал туман, настолько густой, что за двадцать шагов любой предмет принимал неясные очертания и расплывался в серой мгле.

От кареты, запряженной парой лошадей, отделились двое. В одном Ревин узнал собственной персоной Шлепкова, одетого в костюм для охоты, второй мужчина, полный, с густыми бакенбардами, был ему незнаком.

– Доброе утро, господа! – Талманский выпустил струйку пара, и Ревину подумалось, что соперник уже успел разогреться физическими упражнениями. – Это доктор Блюмер. С Федором Павловичем вы знакомы, он любезно согласился стать моим секундантом.

– Прошу, выбирайте оружие! – Шлепков протянул две шпаги без ножен. – Уверяю вас, они абсолютно одинаковы!

Ревин взвесил в руке прямой обоюдоострый клинок с массивной гардой.

– На самом деле, одинаковых шпаг не бывает, – произнес Талманский. – Каждая уникальна, как… женщина. Та, что вы выбрали – грустна и молчалива, моя же подобна пляшущей у костра цыганке. Не желаете поменяться?

– Предпочитаю молчаливых, – клинок Ревина очертил в воздухе дугу.

– Тогда начнем.

– Господа! Господа! Я не знаток дуэльного кодекса, – заговорил молчавший до селе Блюмер, – но, по-моему, дерущимся должно быть предложено примирение.

– Доктор, – поморщился Шлепков, – мы собрались здесь не для того, чтобы вчитываться в казуистику правил… Впрочем… Не желаете ли примирится, господа?

– Считаю примирение невозможным, – буднично произнес Талманский.

– Сколько раз, скажите, вы произносили это? – не выдержал Александр. – Таким же точно тоном?

– Осторожнее, – предупредил Талманский. – Или вы рискуете услышать эту фразу еще раз.

Со стороны дороги явственно фыркнула лошадь, звякнула подножка экипажа. Все обернулись на звук.

– Кого еще там несет? – прищурился Шлепков.

– Господа! – по кочкам, неловко размахивая руками, бежал человек. – Господа, остановитесь!

– Боже мой! Загоруйко… Какого черта вам надо?