Под вывеской "Питейное заведение Кутейщиков и Ко (меблированные нумера и обеды)" дамочка остановилась. Оглянулась на двух пьяных в стельку извозчиков, горланящих песни, на кучера, что дремал на дрожках, дожидаясь, видно, загулявшего барина, и потащила мальчишку на дурнопахнущее крыльцо. В душной трактирной сутолоке к ним вышел сам колченогий хозяин, отвел в дальний угол и принялся о чем-то сердито шептаться с дамочкой. Мальчонка целиком их разговора не слышал, а только разбирал отдельные фразы. Трактирщик несколько раз назвал дамочку "дурой" за то, что она "привела с парадного". А дамочка огрызалась и требовала что-то "прямо сейчас", потому что ее "ломает". Поколебавшись, трактирщик достал из внутреннего кармана маленькую коробочку из которой дамочка, отвернувшись, нюхала сначала одной ноздрей, потом другой. Было душно, кто-то громко требовал "полштофа" и мальчик снова стал хныкать.
– Тебя как звать, малец, а? – трактирщик склонился и неловко потрепал мальчонку за волосы.
– Микитка…
– Вот молодец! А где твоя мамка?
– Нету мамки…
– И тятьки нету?
Микитка покачал головой.
– Эх, сиротка, – трактирщик и дамочка согласно переглянулись. – А чего ж ты хочешь?
– Сахарного петуха…
– Ах, ты ж, горе!
Сильно прихрамывая, трактирщик повел мальчонку к стойке, ни на секунду не выпуская из пальцев худенькое плечо, вручил леденец на палочке:
– Держи!… Вкусно? Вот и ладно!… Иди-ка, я тебе еще кваску налью.
Трактирщик привел Микитку на кухню, усадил на мешок с мукой. В жару, среди кастрюль и котлов металась взопревшая стряпуха.
– На-ко, испей!…
Мальчишка принял глиняную кружку, понюхал, но пить не стал.
– Пей! Холодный квасок, эх!…
– Не буду, – Микитка покачал головой.
– Чего ж?
– Он дурманом пахнет…
Трактирщик отпрянул от неожиданности, взглянул на мальчонку с удивлением и пробурчал себе под нос еле слышно:
– Ну, как знаешь… Тебе же хуже…
– На что я вам, дядь? Отпустите меня! – Микитка посмотрел трактирщику прямо в глаза.
Тот не выдержал и отвел взгляд.
– Ну, что ты, дурачок? Куда же ты пойдешь, на ночь глядя? Пойдем-ка, я тебя в комнату отведу. Перинка у меня мягонькая, поспишь, а утром, коли хочешь, и иди на все четыре стороны…
Трактирщик говорил ласково, но мальчонку вел почему-то в подвал. И ладони у него вдруг стали холодными и липкими. Запахло сыростью и прелью, повеяло холодом. Под каменным сводом покачивался керосиновый фонарь, освещая бочки, кадушки и прочую утварь, сваленную в кучи. Трактирщик остановился перед массивной дубовой дверью, окованной железом и запертой на большой засов.
– Я не пойду! – заверещал Микитка и попытался удрать.
– Стой, паскудник! – одной рукой трактирщик удерживал вырывавшегося мальчонку, второй пытался отодвинуть засов.
С той стороны двери явственно донеслись постукивания и царапание.
– Сатана! – выругался трактирщик. – Уж средь бела дня заявился… Стой ты!…
Засов пополз в сторону. В следующий момент что-то обожгло трактирщика по предплечью, на земляной пол брызнуло теплым. Вместо игрушечного "коника" у мальчонки самым странным образом оказалась маленькая, но вполне настоящая сабелька. От неожиданности трактирщик выпустил свою жертву и зажал порез. Микитка долго ждать не стал и со всех ног кинулся наутек. Колченогий владелец заведения попытался было мальчишку догнать, но путь в дверях преградила высокая широкоплечая фигура. Удар в челюсть, способный свалить быка, – последнее, что запомнил трактирщик, перед тем, как рухнуть спиной в кучу хлама…
Мешкать Ливнев не стал, дал знак, едва Микитка пропал из виду. На улице два "пьяных" извозчика скрутили не успевшую ничего понять дамочку. "Дремавший" кучер в мгновенье ока оказался перед задним крыльцом, без разбега вышиб дверь плечом и нырнул внутрь. Вскочили с мест какие-то люди, прежде чем подвыпившая братия что-нибудь сообразила, перекрыли все ходы-выходы. Вдалеке послышались трели городовых, берущих трактир в оцепление. Работать государева служба умела.
– Цел? – Ливнев погладил Микитку по щеке.
Тот кивнул. Мальчишку била крупная дрожь.
– Дед Опанас, – кивнул Ливнев спускающемуся по лестнице старцу: – Пригляди!
– Ох ты, батюшки! – гневно зыркнул дед из-под густых бровей. – Совсем ты, Нилыч, мальца не бережешь!…