Ротмистр авиации

Если его догадка насчет Зубина близка к истине — противно. Конечно. он, Губарев, еще с войны побывал во всяких переделках, да и сейчас фактически на войне — тайной. И все-таки он боевой офицер контрразведки, а не дешевый осведомитель. Он давно пытается разобраться, почему это слово «осведомитель» сидит в нем как заноза. Сидит — с тех пор, как после войны его перевели в Министерство внутренних дел, откомандировав потом в контрразведывательное производство штаба округа. Автоматически превратившись в штабс-ротмистра из штабс-капитана{Корпус жандармерии Министерства внутренних дел царской России имел свой табель чинов, такой же, как в кавалерии, поэтому переведенному в жандармерию присваивался соответствующий жандармский (кавалерийский) чин.}, он продолжал убеждать себя, что будет теперь с еще большей пользой служить России. Да, он стал жандармом, потому что этого требовали интересы Родины. Но сейчас? Сейчас ему могут приказать следить за Зубиным, потому что тот — неблагонадежный. Но вообще, что значит — «неблагонадежный»? Революционер? Это Зубин-то революционер? Не похоже, слишком умен, он может быть просто недовольным, не более того. Но даже если Зубин и революционер, это еще не значит, что он шпионит в пользу Германии. Проклятье…

Рисунки С. Сухова

Пошли сквозь парк «Сильвия» к коттеджу, который снимали на равных паях.

— Между прочим, — сказал Зубин, — в тебе я нахожу ярко выраженный тип кадрового русского офицера.

— Интересно. Что же это за тип?

— Из тех, что идут в атаку насвистывая. И с папироской в зубах.

Я в атаку не ходил, подумал Губарев, ходил в разведку. Там, между прочим, не покуришь и не посвистишь…

И вообще, знал бы этот голубок, в какой грязи приходилось валяться. Три дня он спал среди нечистот в свином хлеву, когда был айном{Айны — этнически отличающиеся от японцев коренные жители острова Хоккайдо, национальное меньшинство.} и прислуживал повару японской военно-полевой кухни… Приходилось окунаться в дерьмо и похуже, в грязь контрразведки, отмыться от которой труднее, чем от свиных нечистот…

— Однако настоящая храбрость, — продолжал сбою мысль Зубин, — в моем представлении, совсем другое.

— Что же?

— В двух словах не объяснишь.

Губарев незаметно разглядывал беспечно вышагивающего рядом Зубина… Храбрость. (Иного ты понимаешь в храбрости. О том, что это такое, лучше всего размышлять в темноте около вражеских окопов.

— Надеюсь, когда-нибудь объяснишь?

— Постараюсь. И не криви губы. Догадываюсь, что ты не робкого десятка.

— Спасибо… — начал было Губарев и тут же оборвал себя, свернув на боковую тропку.

Татарин, дворник. Снова со своей метлой у сарая змейкового сектора. Медом ему это место намазано, что ли?

Две недели назад Губарев впервые увидел дворника, тот кланялся кому-то из проходивших офицеров, Губарев даже не понял сразу — что ему не понравилось в кланяющемся дворнике. Потом сообразил; движения. Что-то знакомое было в поклоне, знакомое и неприятное. Он мучился, вспоминая, и наконец разобрался— движения похожи на смазанный ритуальный японский поклон «рэй-го». Он сам когда-то месяцами отрабатывал этот поклон. Три дня назад он отметил для себя, как этот мусульманин, для которого «алля-бисмилля» должно быть привычно, произносит звук «л». Так его могут произносить только японцы. С тех пор, с поклона, он старался не показываться дворнику на глаза — на всякий случай.

2

Для нас, имеющих возможность заглянуть в архивы, эта история началась годом раньше, в марте 1910-го, на заседании Межведомственной комиссии Российской империи по организации контрразведывательной службы. Вот что говорилось в ее протоколе: