Ротшильды. Их жизнь и капиталистическая деятельность

Ротшильды были осторожнее, они шли по дороге миллионов, – и правнук великого императора, умерший ничтожным офицером в бесславной стычке с зулусами, мог не без зависти думать о правнуке Майера-Амшеля, члене палаты лордов и пэре английского королевства...

Все было сведено к деньгам. У Ротшильдов нет и не было отечества: их отечество – банкирские конторы, одинаково доходные как в Англии, так и в Китае; у них нет общественных интересов, потому что они выросли вне общества; религия и делание денег – это все, что они признавали неизменно, чего они постоянно держались. Отечество, общество, власть – все это не имеет никакого реального основания для них, кроме денежного.

Третье поколение Ротшильдов, как я уже сказал, несколько иное. Купец, грубо вломившийся во дворцы знати и с ногами развалившийся на бархатном диване, начинает постепенно приручаться. Среди запаха fine fleur[6], красивых женщин, изящных разговоров, слушая разговоры об искусстве, науке, литературе, видя вокруг себя картины старых мастеров и прекрасные статуи, он постепенно цивилизуется. Его сын завел уже себе модный экипаж и шикарную любовницу en vogue[7], меньше или почти совсем не занимается делами, задает тон высшему обществу и, получив хорошее образование, уже чувствует себя своим среди герцогов, графов, маркизов, которые, в свою очередь, называют его своим другом и усердно пожимают ему руку. Старый купец не может еще отказаться от недоверия к знати, он презирает ее за гордость, не мешающую занимать направо и налево, за претензии, не основанные на тысячах; но и ему льстит эта близость к сильным мира, ко дворцам и салонам, мимо которых когда-то проходили его дед и отец, робкие, приниженные, боязливые. Надо реализовать деньги, разменять их на аристократические титулы, брачные связи с родовою знатью, на политическую роль, на титул мецената. Потомки королей биржи сливаются с потомками настоящих королей, роднятся с ними и прибивают гербы к своим банкирским конторам.

После второго поколения Ротшильдов (см. табл.) остались, как мы знаем, пять могущественных банкирских домов – во Франкфурте, Лондоне, Париже, Вене и Неаполе. Этот последний прекратил свою деятельность тотчас после смерти своего основателя. Дети барона Карла неаполитанского не чувствовали ни малейшего влечения к финансовым операциям и стали вести жизнь богатых частных людей. Их часто можно было встретить в музеях, картинных галереях, они окружали себя художниками и поэтами, собирали коллекции древностей, и ничего, кроме имени, не напоминало в них настоящих Ротшильдов.

Чтобы читатель не растерялся в последующем рассказе, привожу генеалогическую таблицу Ротшильдов, не всех их, а лишь тех, чьи имена упоминаются на страницах этой книги:

Потомство Натана-Майера, этого Наполеона биржи, оказалось более энергичным. Умирая, он оставил четырех сыновей: Натаниэля, Лайонэла, Майера и Антони.

Старший, Натаниэль, не пожелал заниматься делами и удалился в Париж, где жил до самой своей смерти богатым рантье, не ощущая ни малейшего позыва к деланию миллионов. Он был, как рассказывают, человек меланхолического темперамента, с медлительными движениями и разговором, чуждался женщин и чувствовал себя чужим в обществе; хотя перед ним были раскрыты все двери, он редко куда показывался, и собирание старинных монет было единственным его развлечением. Впрочем, и в этом занятии он не проявлял особенной страстности. Он жил и умер незаметно.

Во втором сыне Натана, бароне Лайонэле, ротшильдовская сила, сила старого Амшеля и Гедулы проявилась опять, хотя далеко уже не с прежними блеском и мощью. Несомненно, что из четырех братьев он был самым способным, и те, верные традиции дома, поручили ему ведение дел. Старший, Натаниэль, как мы только что видели, удалился в Париж и умер, прислушиваясь к его шуму и гулу из окон своего одинокого скучного отеля; младшие, Майер и Антони, избрали дорогу легкой светской жизни. По английскому обычаю, они были членами лучших аристократических клубов и бывали там, где престижно бывать. Громадные средства позволяли им устраивать такие обеды, завтраки и всевозможные parties de plaisir, что даже серьезная лондонская пресса приходила в умиление и посвящала их описанию целые столбцы мельчайшего шрифта, то и дело впадая в восторженный тон. Газета “Times” после смерти барона Майера посвятила ему пространный некролог, из которого мы приведем некоторые выдержки: