В отличие от братьев он воспринимал свое богатство и могущество как бремя, которое нес с причудливым печальным аскетизмом. Вот что писал один из его современников: «Никогда не видел человека, настолько погруженного в печаль, как барон Ротшильд во время молитвы в синагоге в День искупления. Он бил себя в грудь и молил милости Господа. Часто во время страстной молитвы силы покидали его, и тогда на помощь приходили благоухающие растения из его садов, которые подносили ему к лицу. Он вдыхал целительный запах и снова погружался в нескончаемый молитвенный транс. В прежние годы он причинял себе боль и молил Господа нашего даровать ему ребенка, но мольбы его не были услышаны».
Бездетность. Вот камень преткновения, вот болевая точка, вот незаживающая рана. Амшеля тяготил его бездетный, лишенный любви брак. Главная из пяти ветвей могучего древа Ротшильдов, франкфуртская ветвь, не имела прямого продолжения.
Амшель хотел сына. Он молился, много и плодотворно трудился. Он ограничивал себя в удовольствиях и занимался благотворительностью. Ежегодно он тратил на благотворительные нужды свыше 20 000 гульденов, что в девять раз превышало годовой доход очень состоятельной семьи Гёте. Еврейский госпиталь во Франкфурте существовал за счет Амшеля, он же обеспечивал насущные потребности большинства бедных семейств гетто.
Кроме этого, он ежегодно раздавал значительные суммы в виде милостыни, когда пешком или в коляске направлялся в свой офис. Просители не оставляли Амшеля даже во время отдыха. Один из его гостей рассказывал, что во время обеда на стол перед Амшелем упало письмо, брошенное в окно, – просьба о помощи. Реакция Амшеля была чисто автоматической – он завернул золотую монету в полученный листок, бросил ее обратно в окно и приказал лакею узнать, достигла ли посылка адресата.
Но никакие добрые дела не могли растопить лоно его супруги – детей не было. Чего только не перепробовал Амшель, чтобы отвлечься от грустных мыслей. Сначала он решил изучать иностранные языки, на которых так бегло говорили его младшие братья. Эта попытка не увенчалась успехом – в его мозгу задерживались только цифры и молитвы. Затем он стал учиться верховой езде. Горожане прятали улыбки, когда встречали на улицах города Амшеля, неуклюже сидящего в седле. Это занятие он также забросил. Оставалась синагога – и сады. Его сады, изобилующие редчайшими деревьями и цветами, среди которых прогуливались олени и прочая живность. Здесь, по крайней мере, он мог взращивать молодую поросль. Здесь, в своих садах, он принимал молодого прусского дипломата, ставшего впоследствии железным канцлером Германии, Отто фон Бисмарка.
В 1851 году Бисмарк был назначен представителем Пруссии на встрече Конфедерации во Франкфурте. Острый взгляд Амшеля немедленно отличил этого новичка в толпе дипломатов и чиновников. Молодой человек был в том возрасте, в котором мог быть и его неродившийся сын. Вскоре Бисмарк получил от Амшеля приглашение посетить его дом. Однако часы приема у франкфуртского Ротшильда были расписаны на много дней вперед, поэтому визит должен был состояться по прошествии длительного времени. В ответ Бисмарк написал, что с радостью принимает приглашение и непременно предстанет перед господином бароном, если доживет до назначенного для приема часа.
Реакция знаменитого еврея приятно поразила молодого Бисмарка, о чем свидетельствует его письмо жене:
«Мой ответ поразил барона Ротшильда. Он спрашивал всех и каждого: «Почему он может не дожить? Почему он может умереть? Он молодой и сильный!..» Мне понравился барон, потому что, будучи старым торговцем-евреем, он и не претендует быть ничем другим. Он крайне ортодоксален и на своих званых обедах никогда не прикасается к некошерным блюдам.
– Возьми хлеб для оленя, – сказал он своему слуге, когда повел меня смотреть его сад, где содержится ручной олень. – Это раштение, – сказал он мне, – штоило мне двух тысяш гульденов. Вы можете полушить его за одну тысяшу, а если хотите его сейшас – слуга принешет вам его домой. Бог знает, как вы мне нравитесь. Вы хороший молодой шеловек.
Он такой маленький худенький человек… бедняга бездетен и одинок в своем дворце».
Бисмарк был горд знакомством, и странности чудака еврея не казались ему смешными. В то же письмо он вложил два засушенных листочка из сада барона и просил жену бережно их хранить.