Rotten. Вход воспрещен

Я не люблю одиночество. Я люблю компании, искренне. Именно в это время парни в тяжелых ботинках и все прочие шайки из Финсбери Парка, в котором я вырос, начали меня любить и уважать. Никогда ранее они этого не делали. Они всегда считали, что мы долбанутые, однако в какой-то момент начали зависать с нами и даже предлагать бесплатные напитки. Но кого это волновало?

Так что я держался особняком, подальше от других Pistols.

Но чего они хотели от меня? Ведь что Pistols, что Малкольм – все они без конца ходили на вечеринки! Они общались с Эндрю Логаном и кем-то там еще. Меня туда не приглашали, и что я должен был делать? Сидеть дома и смотреть телевизор? Да клал я на это все. Я слонялся по городу со своей компанией. Если бы им это пришлось не по нутру, то да, плохо дело. Однако вскоре мне стало абсолютно по барабану, что они думают.

СТИВ ДЖОНС: Я был проституткой в штанах. Я постоянно ходил и искал, кого бы поиметь. Когда я был ребенком, до меня однажды пытались домогаться, и это сыграло свою роль. Мне было нужно, чтоб меня кто-нибудь уложил в койку – тогда я чувствовал себя нормально. Некоторым людям постоянно нужно самоутверждаться. Например, Джон любил всем рассказывать, какой он замечательный. Я уверен, что если бы я сказал ему что-то подобное, ему бы это не понравилось. Он был аутсайдером, и я тоже, только в группе, по собственному выбору и желанию. Я не считал себя слишком коммуникабельным человеком, и после концертов предпочитал оставаться один.

ДЖОН ЛАЙДОН: Мы четверо редко вели себя как друзья.

С самого начала репетиций я выходил в туалет – или говорил, что мне нужно выйти, – а сам становился у двери и слушал. Я слышал их разговоры обо мне: «Придурок! Телка!

Невыносимый!» Затем они выходили, садились в чью-нибудь тачку и бросали меня.

Я сам возвращался домой в поезде, так происходило раз за разом, и потому я был аутсайдером.

Причина, по которой я подвергся остракизму, заключалась в том, что Малкольм хотел, чтобы у меня сложился образ «загадочного человека», чего я, конечно, не хотел. Это предполагало бы, что я не должен появляться где-либо с группой. Это было несправедливо, потому что люди жаловались, что они никогда не видели Джона. Меня никто не должен был знать. Помимо этого, Стив,

Пол и Малкольм знали друг друга намного дольше. Я был новым парнем. Они уже сформировали свой узкий круг и не собирались освобождать в нем место для кого-то еще, особенно для такого куска дерьма, как я, который по их дебильным правилам не играет.

В своей книге Глен утверждал, что все, что я когда-либо говорил ему, было: «Иди на хрен!» Это правда, Глен. Иди на хрен. К его сожалению, едва ли он понимал это в прямом смысле. Я посылал его постоянно, беспрерывно. Однако к его чести я должен сказать: Глен был единственным, кто, в отличие от остальных участников банды, пытался установить хоть какой-то контакт со мной, но я полностью игнорировал все попытки, потому что презирал его.

Он был никаким, жеманным, прилизанным, рафинированным. Он никого не хотел обидеть, он просто хотел, чтоб все его любили, а еще – хорошо проводить время.

Я не имел ничего общего с музыкой Sex Pistols. Я не мог играть.

Я не понимал, что они делают. Процесс настройки инструментов для меня был пустой тратой времени, это меня бесило. По прошествии лет я стал больше интересоваться музыкой. Я действительно прикипел к ней, чего раньше со мной не было. До того времени создание музыки для меня не имело значения, хотя многие считали, что у меня есть музыкальный вкус. Но только не Стив и Пол. Прежде всего, Малкольм. Я практически не представлял себе, какого мнения обо мне группа, за исключением тех моментов, когда я подслушивал за дверью. Но многие, возможно, и понимали, что на меня можно посмотреть и под другим углом. Если бы Pistols выбрали какое-то другое направление, вы бы сегодня ничего о них не знали. Я не хвалю себя. Они просто настолько сильно отличались от меня, что наша экстремальная разница создала в конечном итоге такой взрывной микс. Мы ничего не планировали, просто так вышло. Элемент хаоса стал частью нашей славы.

Я всегда писал лирику и настаивал на этом праве с самого начала. Моих коллег это бесило. «Глупые песни о любви», которые я, по их мнению, должен был петь, я просто не мог исполнять.