Роза

Стремясь извлечь какую-то пользу из своего пребывания во тьме, Блэар пытался восстановить все подробности того дня, когда произошел пожар на шахте Хэнни. У него появилось одно преимущество. Обрывки информации, которыми он располагал, были разбросаны, подобно кусочкам какой-то неизвестной ему мозаики; и прежде Блэар не раз пытался соединить то немногое, что он знал, в единую картину. Теперь же и его собственный разум напоминал разбитую мозаику, где каждая отдельно взятая деталь вырастала до громадных размеров.

Он представил себе Мэйпоула, бредущего ранним утром вместе с шахтерами на работу. Еще темно, сыро, викарий одет в рабочую одежду, которую он позаимствовал у Джейксона, нижняя часть его светлого лица спрятана под взятым у Джейксона шарфом.

Шахтеры проходят по мосту Скольз-бридж, идут через весь город и через поля; по-прежнему темно, солнце еще не встало. Мэйпоул держится сзади, но в толпе; его принимают за Джейксона из-за его роста и еще потому, что Смоллбоун, вечный спутник Джейксона, шагает рядом.

На выдаче ламп Блэар их потерял. Удалось ли там Смоллбоуну получить лампы сразу для двоих? Или же закутанный в шарф «Джейксон» получил свою сам? Из погруженного в предрассветный мрак шахтного двора они спустились в черный ствол шахты. В клети тесно прижатые друг к другу тела загораживали испускаемый шахтерскими лампами слабый свет. «Джейксон» кашлял, и каждый норовил отвернуть от него лицо в сторону.

Внизу, у основания ствола, где их встречал Джордж Бэтти, смотритель работ, шахтеры обычно лишь приветствовали его взмахом руки и тут же скрывались в штольне. «Джейксон» и Смоллбоун быстро миновали Бэтти, но, оказавшись в штольне, остановились: у «Джейксона» что-то произошло с клогами, надо было поправить; на самом же деле для того, чтобы пропустить вперед остальных шахтеров, иначе те обратили бы внимание, что «Джейксон» внезапно утратил всю свою ловкость и стал неуклюжим, как викарий.

Им повезло: по причине сырой погоды из угля выделялся метан. Поскольку Бэтти запретил проведение взрывных работ, пока газ не улетучится, подрывнику и «Джейксону» предстоял не особенно трудный день: за неимением собственного дела рубать уголь, как и все остальные, но не перенапрягаясь, не выкладываясь до предела, так чтобы не нужно было раздеваться. Работали они в самом дальнем забое, где в нескольких футах от лампы уже ничего не было видно. Смоллбоун в тот день мог работать вместе с кем угодно. Настоящий Джейксон появился на шахтном дворе уже после начала рабочего дня и незаметно проскользнул в машинное отделение подъемника, где и сидел на случай, если возникнут какие-нибудь проблемы.

Если в угольном забое кто-нибудь и обратил тогда внимание, что Билл Джейксон был, так сказать, не в себе, если костюм или манера действий чем-то выдали его в темноте хотя бы на мгновение, наверху все равно никто не мог знать, что находящиеся в забое обречены. В исчезновении Мэйпоула не было бы никакой загадки, если бы вместе с ним не погибло так много других.

Что же происходило потом? Блэар старался восстановить дальнейший ход событий, но перед его взором возник дневник Мэйпоула, и написанные по горизонтали и по вертикали строчки, плотно заполняющие каждую страницу, сбивали с мысли. Предложения были похожи не на цепочки слов, а скорее на подпорки для усеянных колючками стеблей; Блэар всматривался в них, но перед глазами у него поплыли красные бутоны.

Блэар-старший переводил, в меру собственного понимания старофранцузского языка, читая ровным, отчетливым и ритмично льющимся голосом Хэнни:

Я обнял Розу за ее нежные члены,

Что гибче и податливее ивы,

Прижал ее к себе обеими руками,

И нежно, чтоб не напороться на шипы,

Раскрыл я сладкий тот бутон,

Какой нельзя сорвать без дрожи.

Томление сладкое и трепет ее пронзили члены;

Они не пострадали: я старался

Не причинить вреда им, хоть нарушил

Я целость кожи в тоненькой щели.

Раскрыв бутон, я маленькое семя

Посеял в самом центре, расправляя

Каждый лепесток, чтоб красотой их насладиться.

И до глубин познать душистый тот цветок.

Забавы мои привели к тому,

Что стал бутон расти и расширяться.

Конечно, Роза твердила мне об обещанье.

Желание мое считала непристойным.

Однако же ничуть не запрещала

Мне обнимать ее, рвать лепестки

И тот бутон, что цвел, найдя приют в ней.

Блэар открыл глаза.