Роза Бекхайма

— А-а… — Бекхайм покивал, пососал трубку, мучаясь желанием раскурить её немедленно. Поморщился, сунул обратно в карман. — И как же нам быть?

— Понимаете, сэр, жизненный ресурс у вас ещё довольно велик, вы формально здоровы, и главное — вы особый человек, старейший житель планеты. Конечно, ваша воля — это ваша воля, и никто не имеет права препятствовать её исполнению, если исполнение не задевает ничьих интересов. Но… А если не секрет, — зачем вам это?

Старый Бекхайм поелозил в кресле, заставив его перетекать, плавиться и реконструироваться в режиме реального времени, умноженного на два. Задумчиво потерев усталые глаза, покряхтел, сказал:

— Зачем… Знаешь, дочка, лет этак после ста я начал замечать, что… В общем, наступили такие времена, когда жизнь моя между днями рождения стала отличаться только цифрами. Скверные времена, надо сказать. А ещё жизнь нынче такая… такая… неживая, что ли. Не моя жизнь. Не привык я к такой, понимаешь. И по Ханне тоска берёт. Уж любил я её, что там… Да и привычка за пятьдесят‑то лет… Вот чем дольше живу, тем больше тоска… Пора мне, дочка. Спасибо, конечно, вам, что век мне растянули, но — пора. Устал я быть самым старым жителем Земли. И земли‑то нет — везде этот ваш фолиблеск.

— Полифлекс, — поправила оператор.

— Ну, я и говорю, — кивнул старик.

— Ханна — это ваша жена, — заглянула Лиджин Доусон в монитор. — Перестала функционировать пятьдесят девять лет назад.

— Перестала, ага. В девяносто втором и померла. А ты откуда знаешь?.. А, ну да, вы же сейчас всё про всех знаете… Всего год не дожила до вашего этого, как его… научного рывка прогресса.

— И какой вариант рекомбинации вас устроил бы, мистер Бекхайм? Не дельфин — понятно. Ну а в каком качестве вы хотели бы продолжить?

Старик оживился. Глаза его заблестели. Неизменная трубка была снова вытянута из кармана и отправлена в рот.

— Понимаешь, дочка, я вот думал, думал. А потом меня как стукнуло. Как Элвиса этого вашего увидел, так и… Ханна моя очень розы любила. Больше, чем меня даже, наверно, хе-хе… Уж так их обожала! Она всё наказывала мне, чтобы на могиле у неё розы росли. А какие тут розы, когда и могилы‑то не было до недавнего времени. Четыре года назад я её похоронил по-человечески, как землю мне дали. А розы мои не взошли, вот такая беда, дочка. Померли семена, видать. Им же лет‑то было… больше, чем тебе, ага. Много больше.

— Да, сэр, понимаю. Но разве проблема купить розы?

— Да нет, не понимаешь. Я про розы говорю. Про настоящие, живые, которые в земле растут, а не эти нынешние… пластилиновые.

— Современные моделированные розы невозможно отличить от тех, что вы называете живыми, сэр.

— Это ты так думаешь, дочка. Потому что живых‑то не видела сроду. А уж Ханна моя отличила бы и без очков, будь спокойна.

— Ну хорошо, — кивнула Лиджин Доусон. — Итак, мы говорили о том, в какой структуре вы хотели бы продолжить жизнь.

— Говорили, — недоумённо отозвался Бекхайм. — Так и говорим же. Я ж тебе про что и толкую, золотко.

— Я пока не поняла, сэр, простите.

Бекхайм пожевал губами, протёр слезящиеся глаза ветхим платочком, прищурился на Лиджин.

— Очень моя Ханна розы любила, — сказал он.

— Да, сэр.

— Наказывала мне, чтобы на могиле у неё всегда росли, её любимые, бордовые… Вот я и хочу, чтобы вы из меня розу сделали. Чтобы на могилу ей… Я и семена принёс.

Чип NICS-18.2.W, согласно рекламе, крайне стабилен, надёжен, обладает широким диапазоном поддающихся обработке прерываний. Но разрабатывали его уже не те люди — не сыны бекхаймов, есениных, эйнштейнов или юнгов. Отвыкнув быть обычными людьми, без приставок «нано» и «био», они разучились воспринимать и понимать несинтезированные эмоции.

Лиджин Доусон замерла. Чип NICS-18.2.W пытался обслужить незнакомую цепочку прерываний, поступивших от модуля обработки эмоциональных реакций. Это была не самая совершенная модель наночипа, уровень её интеллекта отнюдь не зашкаливал, поэтому Лиджин, что называется, зависла.

Наконец, не справившись с ситуацией, чип включил блокиратор эмоциональной перегрузки. Сгенерированный код реакции был обработан, а результат обработки проступил на глазах Лиджин прозрачными слезинками, которые быстро скатились по щекам и истаяли, впитавшись обратно в кожные покровы. Матрица выдала мощный разряд энергии, опустев сразу на восемьдесят процентов. Потом бешеный поток битов, байтов и мегабайтов эмоций дал обратную реакцию — всплеск энергии небывалой силы, от которого матрица едва не взорвалась и готова была передать супервайзеру запрос на перезагрузку.

— Сэр… — выдавила Лиджин Доусон после почти двухминутной прострации.

Бекхайм с готовностью кивнул, повернул к ней правое ухо, которое слышало чуть лучше. Оператор молчала.

— Чего говоришь, дочка? — произнёс он, всматриваясь в её лицо.

— Сэр… — повторила девушка неестественно глухим голосом.

— Ага, — снова кивнул он. — Ты погромче, золотко, я на ухо совсем что‑то тугой стал… Барабанка окостенела, видать, за полтора века‑то.

— Мистер Бекхайм…