Роза Дамаска

Викки открыла чемодан и, достав коробку конфет, отдала ее хозяйке. Умм-Яхья с благоговением вгляделась в английский пейзаж с домиками под соломенными крышами и лебедями на тихом озере, украшавший крышку.

— Ах! — ностальгически воскликнула она. — Англия… Я так хорошо ее помню.

Дети окружили их, чтобы тоже посмотреть, и вторили материнским возгласам удовольствия. Несколькими мгновениями позже они открыли коробку и достали конфеты. Судя по всему, никто из них не собирался покидать комнату. Викки сидела на краю кровати и наблюдала, с каким удовольствием дети рассматривают те мелочи, которые она смогла отыскать для них. Ей очень хотелось распаковать чемодан, и в конце концов она начала это делать, только тогда обнаружив, что этого-то все и ждали. Умм-Яхья и Текла тщательно осматривали каждую деталь ее одежды, комментируя чуть ли не каждый шов. Викки, у которой никогда не было роскошных нарядов, чувствовала себя польщенной, когда мать и дочь щедро хвалили ее вещи, и очень скоро почувствовала себя совсем как дома.

Разложив все вещи по местам, она нашла на дне чемодана вешалки. Было бы неплохо развесить некоторые ее платья, но некуда. Умм-Яхья тоже это увидела.

— Ах да. И как я не подумала об этом прежде! Яхья сходит принесет какую-нибудь веревку, и мы ее повесим вдоль занавески. Не слишком красиво, но…

Викки помогла мальчикам прикрепить веревку к кронштейнам и повесила свои лучшие платья. Таким образом, занавеска стала больше отвечать своему назначению — скрывать комнату от посторонних глаз.

— А теперь, — объявила Умм-Яхья, — вам надо вернуться в магазин. Боюсь, вам придется совершать ежедневно долгую прогулку, зато не будет нужды ездить в общественном транспорте.

Спускаясь по лестнице, она рассуждала о несправедливости платить такую безумную плату за проезд.

— Идите и играйте, дети, — сказала она в самом низу, и дети мгновенно исчезли.

Умм-Яхья сняла с вешалки в холле свою черную накидку и обернула ее вокруг головы, опустив до лодыжек. В ней она стала неотличима от тысяч других женщин, толпящихся на улицах Дамаска. Через тонкую нейлоновую чадру невозможно было увидеть даже ее глаза, в то время как она могла спокойно смотреть на затененный мир вокруг себя. Было странно думать, что она, возможно, никогда не смотрела на Дамаск никаким иным образом.

— Мужу это нравится, — объясняла Умм-Яхья. — Когда я вернулась из Англии, то думала, что слишком современна для чадры, но теперь мне даже иногда она нравится.

Викки засмеялась.

— Под ней не душно? — спросила она. Умм-Яхья хмыкнула.

— Вам надо попробовать, — сказала она, сверкнув глазами из-под черного нейлона. — Это, знаете, может быть очень полезно. Мы, арабы, такие любопытные, что у вас не будет без чадры покоя. Мы будем знать все — где вы были, с кем виделись. Вот поживете и сами поймете.

— У меня нет секретов, — возразила Викки, но Умм-Яхья лишь усмехнулась:

— Пока нет. А Криспин? А как сложатся ваши отношения с Адамом, кто знает? На все воля Божья.

Викки была рада оставить этот предмет разговора на волю Всемогущего. Адам… У них может быть много общего по работе, но не более того. Викки вспомнила, как он пренебрежительно отверг своих новых помощников, как женщину и дурака. «Но они ему еще покажут, — подумала она. — У него не будет никаких поводов жаловаться на их работу…»

Умм-Яхья вела Викки мимо лавочек, выстроившихся вдоль Прямой улицы. Жившие здесь евреи издавна славились своими изделиями из металла. Они вплетали латунь в медь, окрашивая изделия в красный и синий цвета. Мастерство это не угасало, хотя евреев стало меньше, чем прежде. Христиане же работали с деревом. Полоски розового дерева прилегали к абрикосовому, эбенового — к ореху, а затем сливались, достигая желаемого эффекта. Викки хотелось задержаться и посмотреть, но Умм-Яхья неумолимо подталкивала ее вперед.

Вскоре они были уже на шелковом базаре, где на каждом прилавке лежали в ярком беспорядке рулоны знаменитого дамасского шелка. Он сверкал и переливался в руках покупателей, перед которыми рассыпался обнадеженный продавец. Были тут рулоны оранжевого, алого шелка, синего и черного, с серебряным или иными оттенками, плотные или тонкие, как папиросная бумага. Прямая улица составляла только часть пути. Она была как длинный тоннель с просветами наверху, пропускавшими яркий солнечный свет, который падал на скопление велосипедов, ослов и пешеходов.

С шелкового базара Умм-Яхья свернула в узкие улочки, вернее, проходы, Сук-эль-Бзурийе, где продавались пряности, парфюмерия и восточные сладости.

— В следующий раз вам будет легче, — успокоила Викки Умм-Яхья. — Это очень просто, рано или поздно вы обязательно попадете на нашу улицу.

Викки оставила свои сомнения при себе. Она с тревогой пыталась запомнить хоть какие-нибудь особые приметы, но по дороге им попадались совершенно одинаковые магазины и лавки, которые было невозможно различить. И вдруг Викки осознала, что они стоят перед магазином «Ароматы Дамаска».