Роза Галилеи

— С половиной из них я в детском саду на одном горшке сидела, а вторая половина — дружки-приятели Яира. И все женатые. И мне тридцать шесть, — сухо подводит черту Далия. — А это что за красотка? — она кивает на выходящую из столовой девушку с темным, густым каре.

— Шоши, — отвечаю я тоскливо, — она постриглась.

Далия сразу поправляется:

— Ой, не узнала! Сзади-то она краше.

— Она и спереди ничего, пока не смеется. Ее проблема — не внешность.

Каждого очередного кавалера Шоши окружает неослабевающим вниманием, заваливает выпечками, каждому счастливчику норовит что-нибудь связать. До сих пор долго ее заботы не смог выдержать ни один. По-видимому, Йенсены не так податливы, как Рони. Простота Шоши просачивается даже сквозь языковой барьер, и мне больно, что мой возлюбленный был готов сменить меня на нее. О ком из нас это говорит то, что говорит? А Далия все о своем:

— Хорошенькие девушки редко в наших деревнях засиживаются! У женщин сегодня есть получше варианты, чем всю жизнь детские задницы подтирать. Все хотят в костюмчиках в офисах сидеть, маникюр делать, а не метаться целый день в рабочих ботах между детсадом и кухней.

— Ну не все же обязаны работать на кухне.

— Не обязаны, а получается. Мало женщин выдерживают работу в поле или в коровнике, особенно когда появляются дети. А чтобы чистую работу получить, надо образование иметь. А мы его только к старости заслуживаем… Так что умные девушки еще в армии с кем-нибудь из городских знакомятся и не возвращаются. Только я была такая дура, что вернулась, да еще и Яира на свою голову притащила.

— В городе одной с тремя детьми тоже не подарок.

— Черта с два он бы меня в городе оставил! Я бы его алиментами задушила! Это тут безрасчетный развод!

Надо отвлечь ее от навязчивой болезненной мысли:

— А почему здесь все девушки всегда в джинсах?

— Ну, Саш, не все готовы одеваться так… особо, как ты.

Поразмыслив, решаю, что «особо» — необидное слово, можно даже счесть его за комплимент.

— А выделяться мы, правда, не любим, — заключает Далия, оглаживая на коленях вытертый ситчик своего вечного халата. — Или боимся. Среди людей живем.

Но я, поскольку у меня есть Рони, могу позволить себе выпендриваться. Мой друг раскрылся не только как заводной и компанейский парень — оказалось, что он обладает многими качествами лидера, и ребята все охотнее прислушиваются к его мнению.

В сентябре заканчивается наконец девятимесячный срок подготовки ядра в Гиват-Хаиме. За это время несколько членов ядра вернулись в город, то ли не ужившись, то ли разочаровавшись в кибуцном идеале, один парень решил остаться в Гиват-Хаиме, увлекшись местной девушкой, а восточная красавица Лилах покорила голландца-волонтера и отбыла с ним в Амстердам. Остальные переезжают в Итав.

Эстер в последний раз проверяет мою подготовку:

— Что такое настоящий сионист-пионер, знаешь? Истинный основатель Страны, это не рабочий, не врач и не инженер, это тот, кто нужен родине. Нужен врач — он врач, нужен солдат — он солдат, нужен пахарь — он пахарь…

Я не врач, не инженер, не солдат и не пахарь. Мне повезло, что Стране все еще нужны пионеры-первопроходцы и основатели без знаний и профессии.

— Кто был ничем, — успокаиваю я свою наставницу, доказывая, что усвоила, — тот станет всем!

Уже перед самым уходом замечаю, что Пнина дошивает детские штанишки из Эстеровой фланельки.

— Старуха уже совсем слепая! — извиняющимся тоном шепчет Пнина. — А внуки — это святое! Они ж не виноваты, что у них тронутая бабка!

Целую обеих и жалею, что у меня нет бабушки, хоть какой.

Далии преподношу на прощание модные духи «Бэйб». Она сильно взбодрилась с тех пор, как записалась в региональную группу холостых и разведенных кибуцников, теперь ее жизнь полна экскурсий и танцевальных вечеров в обществе остальных одиноких женщин долины Хефера и нескольких безнадежных бобылей. Далия отдаривает меня потрясающим ситцевым халатом по колено с большими карманами, сшитым по всем кибуцным канонам. Для каждой кибуцницы этот халат непременен, как подрясник для монахини. Мы обнимаемся, целуемся, я многократно обещаю не забывать и навещать.

Утром складываем в грузовик пожитки, состоящие из вороха моих нарядов, телевизора и ковра, купленных еще в городе с помощью маминых репатриантских льгот, и — прощай, бассейн, прощай, столовая, прощай, швейная мастерская! Прощай, Далия — первая и пока единственная моя подружка-израильтянка, прощай, старуха Эстер, неопалимая купина сионизма, прятавшая под своими юбками всю историю подмандатной Палестины!

Через полстраны мы едем в новый кибуц Итав: за Шхемом машина спускается в мутное марево Иорданской долины, минует кибуцы Гильгаль и Нааран, а затем, не доезжая пятнадцати километров до Иерихона, там, где ютятся в песчаной пыли глиняные мазанки палестинского лагеря беженцев Уджа, сворачивает направо. Еще четыре километра по свежеасфальтированному узкому шоссе, и, наконец, первые постоянные жители Итава въезжают в гостеприимно распахнутые ворота в колючей проволоке. Внутри ограды зеленые лужайки, временные поселенцы-солдаты и вся наша будущая жизнь.

* * *