Роза Галилеи

— Если никакой разницы, почему мы во втором потоке? Почему обещали, что выбирать будут по жребию? — пристаю я к Рони, когда мы остаемся вдвоем.

— Но мы же здесь совсем новички, — вразумляет меня муж. — Нас просто не хотели обидеть… Люди деликатные…

Хен с ним согласна.

— Саша, ну ты, как ребенок! Есть равные, а есть более равные! Надеялись, что вы не выиграете, и не придется вам ваше место указывать.

Сама она даже пробовать не стала.

— Захочу, сама поеду. Мне не надо, чтобы за мной Миха с Брахой всю поездку следили! Времена кибуцев миновали! Когда жизнь не заставляет, люди перестают жаться друг к другу, а времена выживания в стране прошли.

Рони ошибался, уверяя, что Хен не станет со мной дружить, но его опасения насчет ее тлетворного влияния оказались пророческими. Мне хочется быть такой же храброй и так же самой вершить свою судьбу. Я даже предлагаю ему поехать на Кипр самим, не дожидаясь общественных милостей. Но Рони не хочет. Для него Кипр не самое главное, ему в кибуце хорошо, он создан для жизни в обществе, где можно стать лидером только благодаря личным качествам. Он отмахивается от моей блажи и уходит пить пиво с Мортоном. А я ухожу в конюшню, седлаю Мону и езжу бесконечными кругами по арене. Мне кажется, что я и в жизни езжу бессмысленными кругами на таком же крохотном пространстве и мне никогда никуда не приехать.

О Кипре между тем мечтают со страстью и пылом, счастливчики говорят исключительно о предстоящем путешествии, в ход пущены все способы проникнуть в первую группу.

Соседка Ахава, как назло, беременна третьим ребенком, но борется, как лев, за право ехать. Желающим ей добра в виде безопасного пребывания на твердой кибуцной почве она заявляет:

— Еще неизвестно, состоится ли этот второй поток!

Опасение это имеет под собой основания, поскольку неразумности слепого жребия тем или иным способом исправлены: в первом потоке едут все ветераны, все заслуженные товарищи, все достойные и все «свои». Второй заход при этом как-то теряет смысл.

Впрочем, даже если бы меня свозили на Кипр, для кибуца это были бы выброшенные деньги. Со мной творится что-то не то. Мне неймется. Кажется, где-то идет большая, настоящая, захватывающая жизнь, а я заперта здесь. Мне не за что бороться, нечего достигать. То, что есть, то и будет на всю оставшуюся жизнь. А я больше не могу так. Центр мира передвинулся куда-то далеко. Раньше он был тут — в сердце Рони, в нашей общей с друзьями кибуцной жизни. А теперь жизнь проходит мимо. Надо вырваться отсюда, нагнать ее, что-то решить для себя. От того, что я недовольна собой, меня все раздражает: как Рони шуршит газетой, как он поправляет салфеточки и безделушки на полках.

Все чаще я провожу вечера с Хен, но она поступила в колледж, с осени она навеки покинет Гадот, начнет учиться в Кфар-Сабе на профессионального гида. Страшно думать, как я останусь тут без нее, одна.

— Саша, ты тоже должна идти учиться. Здесь пропадешь. После квартала ортодоксальных евреев в Иерусалиме кибуц — самое отсталое общество в Израиле!

— Наоборот, самое прогрессивное, — вяло возражаю я. — Здесь все равны, каждый делает, что может, и получает все, что ему нужно.

— У женщин в кибуцах нет перспектив. Либо работать на кухне, либо ковыряться с детьми.

— Они сами не хотят в поле или в коровник. Поверь мне, Хен, я пробовала. С детьми куда легче.

— Хорошенький у нас выбор — либо коровы, либо младенцы! Предел карьеры кибуцницы — учительница. Среди нас даже медсестры не нашлось, пришлось городскую нанимать! А как насчет экономистов, врачей, адвокатов, профессоров?

— Хен, тебя послушать, нам срочно нужны когорты дирижеров! Гадот — сельскохозяйственное поселение, зачем нам все эти специальности?

— Какое тебе дело, что нужно кибуцу? Ты думай, что нужно тебе. Этому обществу женщины нужны только как няньки.

— Насильно здесь не держат, и женщин вполне устраивает, что не приходится после работы готовить, стирать, бегать по магазинам, развозить детей на кружки.

— Правильно, в свободное время они лепят уродливые керамические горшки или загорают в бассейне!

— Все не могут быть профессорами.

— Все не могут, а ты можешь!

Это Хен введена в заблуждение моей нахватанной в книгах эрудицией. Я-то знаю, что впечатление это ложное, и пора открыть ей глаза на истинное положение дел в моем образовательном цензе, но мне стыдно. Она добавляет:

— В городе жизнь заставляет женщин получить образование, приобрести профессию, делать карьеру, а здесь можно отсидеться в яслях!

Я молчу. Это ведь как раз то, что я столько лет ценила в кибуце. Но в Браху я превратиться не хочу. И пожалуй, мне хочется учиться. Я бы хотела изучать историю. Слушать лекции Правера — автора моих любимых исторических фолиантов. На суперобложке указано, что он профессор Иерусалимского университета.

— Рони, давай вернемся в Иерусалим!

— Ты с ума сошла?