Роза и Крест

Когда мама не вернулась домой, а вечером следующего дня бабушка закрылась в комнате и долго плакала, по небу пробежали первые молнии. Облака сменились тучами, они набухали влагой, наливались цветом, собственная тяжесть тянула их к земле. Метаморфоза происходила быстро. А вместе с ней у Фриды зарождалось еще не понимание, но предчувствие катастрофы — надвигающегося тайфуна, урагана, смерча…

Так ощущалась необратимость того, что пока неведомо — будто внутри у нее было спокойное озеро, вдруг в его центр упал булыжник, и пока он быстро опускается вниз, по водной глади расходятся круги. И вот этот увесистый камень достигает дна, потревожив мутный ил, и оседает тяжестью внизу живота.

Мама не пришла и на следующий день, и через неделю. Все это время бабушка улыбалась и прятала глаза.

— Когда она вернется? — в очередной раз спросила Фрида.

— Она уехала очень далеко и вернется не скоро.

— Она в деревне? Отвези меня, пожалуйста, к ней. Ну, пожалуйста, бабушка.

— Она не в деревне. Она уехала еще дальше, и я не могу отвезти тебя туда.

— Ты врешь! Ты все врешь! Она не могла уехать без меня!

— Не смей так со мной разговаривать! — губы на морщинистом лице дрогнули, уголки их опустились вниз.

Фаина Иосифовна ушла в свою комнату и хлопнула дверью.

— Ты врешь! Врешь, врешь, врешь! — Фрида бросилась за ней. — Врешь!

Она кричала во все горло, топала маленькой ножкой, выгибала напряженное тело.

— Врешь, врешь, врешь!

Щеку вдруг обожгло. На мгновение Фрида застыла, пытаясь понять причину жжения. Пощечина. Мать никогда не поднимала на нее руку. Истерика накрыла ее новой волной, она упала на пол, извиваясь и крича. Фаина Иосифовна безуспешно пыталась поднять ее, успокоить, привести в чувство. Все было бесполезно, Фрида заходилась криком, билась затылком о паркет. А потом сквозь собственный ор она распознала слова:

— Хорошо, я скажу тебе, где мама. Если ты успокоишься.

Она очень постаралась успокоиться, села на полу, всхлипывая и дрожа всем телом, уставилась на бабушку покрасневшими глазами.

— Твоя мама… Она умерла и больше не сможет к нам прийти. Никогда. Понимаешь, мир так устроен, люди приходят в него и уходят. Каждый в свое время. Одни раньше, другие позже. Мама покинула этот мир, вернуться сюда она больше не сможет…

Фаина Иосифовна продолжала говорить, но голоса ее Фрида больше не слышала, он сменился шумом в голове. Ее ощущения, предчувствия, страхи, сплетенные в крепкие узлы, одновременно рванулись в разные стороны, треща и лопаясь от того, что не могут высвободить свои спутанные хвосты. Треск усилился — в ее втором мире ломались деревья и складывались дома. Он сотрясся от толчков — под почерневшим небом набирал силу ураган.

Потом было забытье, а после — другой день. Фрида открыла глаза, села на кровати и поняла, что правым глазом видит свою комнату, а левым — руины и пустошь… Забытье куда как лучше. Она озирала руины, оценивая масштабы бедствия, и ощущала тяжесть булыжника на дне своего внутреннего озера, которая становилась все явственней.

В этом втором мире больше не было голубого и зеленого, никого одушевленного, ничего растущего и цветущего. Серое небо и серая, растрескавшаяся от сухости, земля, засыпанная обломками. Пустошь вокруг, насколько хватало взгляда. Горизонт, на котором можно было угадать такие же серые, как все вокруг, глаза пустоты. Фрида села посреди разрушенного мира и замерла. Она чувствовала лишь, как сухой ветер путает волосы, и щемящий ужас от того, что больше нет ничего.

В тот год ее жизнь в реальном мире тоже значительно изменилась. Мама умерла в начале июня, осенью Фриде исполнялось семь лет. Бабушка решила, что начать учебу в школе внучка должна уже в этом году. Самое ужасное в ее жизни лето, которое она впервые провела в стенах московской квартиры, перетекло в самую ужасную осень. Фрида никогда не ходила в детский сад, все время она проводила с матерью и не знала, что такое неволя, что такое быть в полном одиночестве среди толпы чужих, незнакомых людей. Первого сентября на нее обрушился и этот кошмар.

Обряженная в коричневую форму и белый фартук, с нелепым бантом в волосах и тремя гвоздиками в руке, она слонялась в толпе людей, которые казались ей непонятными — слишком суетливыми, оживленными, резкими в движениях, крикливыми. Она наблюдала, как родители за руку подводят своих чад к учителям, поправляют им форму и прически, целуют, прежде чем отойти на свои места, — и одиночество распускало внутри нее скользкие щупальца.

Ее бабушка стояла по другу сторону школьного двора, перед группой старшеклассников. Она преподавала в этой школе русский язык и литературу, руководила девятым классом. Перед линейкой она подвела внучку к взрослой тучной женщине с фиолетовыми волосами и сказала: «Это твоя учительница, Валентина Львовна. Ты должна стоять здесь, а потом Валентина Львовна отведет тебя в класс». «Вы уж присмотрите за ней, пожалуйста», — шепнула она женщине, а потом развернулась и двинулась к своим подопечным.