Роза и крест

Она зашла в пустую аудиторию и разложила холсты. Затем привела из учительской своего преподавателя. Ей любопытно было узнать его мнение о картинах. Этим летом Фриде впервые захотелось писать абстрактные полотна. Педагог молча, задумчиво смотрел на работы, а потом попросил ее зайти к декану и пригласить его сюда. Когда к просмотру присоединился заслуженный художник и профессор, преподаватель обратился к Фриде:

— Милая, подождите в коридоре, пожалуйста.

Она вышла, но не смогла удержаться от искушения неплотно закрыть дверь и подслушать их разговор. Фрида с трепетом слушала обсуждение художников. Наконец пожилой профессор сказал:

— Не исключено, что эта девочка — гений.

— Вполне вероятно, — раздался над ее головой шепот такого знакомого, желанного голоса.

Она резко повернулась и чуть не уткнулась носом в его ключицу. Он стоял за ее спиной, совсем близко. Выше ее на полторы головы, Макс с лукавой улыбкой смотрел на Фриду сверху вниз своими нереальными глазами. Она впервые ощутила, как пахнет его кожа, смешиваясь с терпкими нотками еле уловимого парфюма, взгляд выхватил бархатистость ее структуры, взбежал по загорелой шее, запнувшись о бугорок кадыка, различил проступающие на подбородке щетинки и — глаза, глаза, глаза… Запредельно красивые, улыбающиеся, светящиеся. Так близко, что она чувствовала, как бьется его сердце. Ее взгляд утратил фокус, ей казалось, что она превращается в вишневый кисель и вот-вот стечет по двери к его ногам, обернувшись горячей алой лужицей.

Фрида убрала руку, которой он опирался на зафиксированную дверь, загораживая ей проход, и торопливо зашагала прочь. Повернув за угол, она перешла на бег. Выскочив на улицу, обошла здание и сползла по стене, усевшись прямо на землю. Тело горело. Чуть ниже солнечного сплетения тянуло и посасывало так, что она ощущала почти физическую боль. Внутри нее словно находился увесистый металлический шарик, теплый и гладкий, который то опускался в низ живота, то поднимался к самому горлу. Американские горки. Фрида закрыла лицо руками и заплакала. Это было самое сильное чувство в ее жизни.

Шоколадка? Нет, уважаемая Маргарита Фрида Харрис, вожделение — это не желание полакомиться сладеньким. Это даже не жажда напиться холодной воды в жаркий день. Это потребность. Непреодолимая, мучительная потребность рассыпаться на молекулы, расщепиться на атомы, раствориться во Вселенной, смешиваясь с ее дыханием, вбирая ее силу, и собраться воедино новой, возрожденной.

Вынырнув из воспоминаний, Фрида поняла, что вся горит. Она сидела за мольбертом в одной рубашке. В его рубашке! Вещь пахла Максом, ее тонкая ткань щекотала голое тело. От движений руки, в которой она держала кисть, шелковистая материя скользила по коже снова и снова. Она ощутила, как напряглись ее соски, касания ткани становились невыносимыми, но она продолжала рисовать.

В тот день, несколько успокоившись, Фрида вернулась в академию. Дверь в аудиторию была открыта, а Макс уже исчез. Педагог аккуратно собрал ее полотна и сказал: «Продолжайте раскрывать себя, Фрида, вы на правильном пути».

Она вышла из академии через несколько часов, как всегда думая о чем-то своем, глядя под ноги. За этот день Фрида испытала так много сильных эмоций, что ей хотелось лишь одного: вернуться домой, рухнуть на кровать и забыться сном. По асфальту и траве разливался мягкий густой желтый свет. Она подняла глаза, чтобы взглянуть на солнце, висевшее прямо над крышей здания напротив, запомнить его цвета, то, как мягко оно окрашивает этот ранний вечер. И вдруг в этих желтых светящихся покровах Фрида увидела его. Он стоял перед академией и, похоже, кого-то ждал. Она замерла, а Макс подошел к ней, взял за руку и сказал: «Пойдем».

Они спустились в метро. Стоя на эскалаторе, Фрида разглядывала его профиль, каждую мелочь, каждый миллиметр кожи, волос, ресниц, не в силах поверить в происходящее. К нему домой они ехали молча, он по-прежнему держал ее за руку, а она боялась произнести хоть слово, сделать лишнее движение, чтобы не разрушить гармонию своего зыбкого счастья.

Когда дверь квартиры захлопнулась, еще в коридоре Макс впился губами в ее губы. Она ощутила солоноватую влажность его языка, мягкость губ, колкость щетинок на подбородке — то, что ее окружало, перестало существовать. Словно вся ее жизнь растворилась в соли его слюны и престала быть.

Она выпустила из рук тубус с холстами, вслед за ним на пол полетела одежда. Впившись друг в друга, они отступали в глубь квартиры, натыкаясь на стены, мебель. Фриду словно кружило в вихре, и даже когда под ее спиной оказалась твердь, хаотичное кружение не стихло. Она жадно вдыхала его запахи, напитывалась его вкусами, прирастала к его коже. Когда она чувствовала, что его влажные губы скользят вверх по ее телу, достигают груди, подбородка, лица, она открывала глаза и видела сине-зеленую радужку так близко, что могла рассмотреть каждую ее крапинку, каждое зернышко, каждый полутон.