Роза и крест

«Что у нас получается?» — на ходу соображал Замятин, шагая по коридору в свой кабинет. Первым делом надо встретиться с теми семьями, которые фигурируют в деле Сидорова. Хорошо было бы раздобыть отпечатки подросших девочек, их мужей, возможно, отцов. Затем надо проверить, не жил ли кто-то из клиентов Заславского в детстве по соседству с убитым педофилом. Что еще? Раздобыть отпечатки всех пациентов Заславского…

— Замятин! — услышал майор за спиной голос, прервавший его размышления, и обернулся. — Тебя Семин разыскивает, срочно требует к себе.

Николай Петрович Семин, начальник следственной группы, сидел во главе своего длинного стола нахохлившийся, как синица на морозе, усы его при этом топорщились кверху. За столом вальяжно расположилась парочка, мужчина и женщина, всем своим видом демонстрируя, что они тут хозяева ситуации.

— Иван Андреевич, это наши коллеги из Федеральной службы безопасности. Теперь этим делом будут заниматься они. Передайте им все материалы, — отчеканил Семин, буравя покрасневшего Замятина взглядом. «А я ведь предупреждал тебя, майор», — прочел Замятин в его карих глазах.

XI Умеренность и Искусство

«Заказ должен быть закончен», — вспоминала Фрида слова Давида, вытирая салфеткой кисть. Ну и черт с тобой, закончу я твой заказ, если это единственный способ отвязаться от тебя как можно скорее. Она дорисовывала «Дьявола» и злилась. Дьявол получался таким как надо: приправленным самыми недобрыми ее чувствами.

Давид напугал и шокировал ее. Появился из ниоткуда, говорил о том, чего просто не мог знать. Но он знал! Знал! Общаясь с ним в тот день, Фрида ощущала себя препарируемой лягушкой, распятой на столе. Хуже того, он вынул из нее самое сокровенное и смешал с грязью — вырезал ее сердце и кинул в таз с мутной водой. Как он смел говорить с ней о любви? Можно подумать, он в этом много понимает!

Но вот странность: его речь отзывалась в ней волнующим многократным эхо. Несмотря на то что в тот день она дала себе установку игнорировать его нравоучения о любви и целостности, закрыться от них барьером цинизма и безразличия, прокручивая в уме лишь одно слово «бред, бред, бред…», его слова не отлетали от нее — они терялись среди расщелин и хребтов ее внутреннего мира и, отраженные, достигали сознания уже не извне, а из ее собственных глубин. Мысль о том, что Давид может быть прав, то и дело застила свет, пробегая по небу грозовым облаком. Фрида гнала ее от себя, но до сих пор улавливала в гулкой тишине слабые, едва различимые отголоски эха его слов.

Как бы то ни было, вся эта интригующая история переставала ей нравиться. От Давида следовало бы держаться подальше, слишком уж он странный и страшный. Думая про тот его взгляд, напоминающий о существовании вечной мерзлоты, навсегда упокоившей в себе все, что некогда было живым, Фрида ежилась. Это нечеловеческий взгляд. Может ли существо, наделенное душой, смотреть так? Нет. Так можно смотреть лишь в том случае, когда душа мертва и реанимировать ее уже невозможно. Даже бесстрастные святые с икон глядели иначе. Их нарисованные глаза взирали прямо и по первому впечатлению строго, но Фрида точно помнила, что, даже будучи еще маленькой девочкой, она уже могла распознать в них чувство.

Когда мать была жива, она приводила Фриду в церковь. Одной рукой держала ее ладошку, а другой крестилась, беззвучно шевеля губами, подолгу глядя на образа. Фрида тоже разглядывала лики святых в золоченых окладах. Казалось, где бы она ни стояла, все они неотрывно следят за ней, смотрят прямо в глаза, и она отвечала им детским честным взглядом. Лишь спустя много лет, после долгого перерыва снова придя в церковь, Фрида поняла, что за чувство она так явственно угадывала в них еще тогда, — сострадание. Разгадав секрет иконописцев, взрослая Фрида лишь горько усмехнулась и больше в церковь не приходила. Тем не менее даже нарисованные глаза с икон смотрели с состраданием, а вот глаза живого Давида — нет, в них не было ничего, пустота.

Нужно работать, решила она. Споро и без устали. Чтобы выйти из замкнувшегося круга и вернуться к прежней жизни, понятной и не обремененной чужим неприятным присутствием. Последние мазки на полотне с Дьяволом, прогиб спины, распускающий по напряженному телу волны тепла, чашка крепкого кофе, задумчивое созерцание неба за окном — и вот она уже готова продолжать.

Усевшись на диване, Фрида разложила перед собой арканы, которые еще предстояло нарисовать. Ее внимание привлекла карта под номером четырнадцать — Ату XIV. На ней изображалась двуликая фигура в зеленом платье, льющая в котел одной рукой струю пламени, другой — струю воды. Правое из ее лиц было синим, левое — белым, руки — наоборот. Из кипящего котла полученное варево пили белый лев и красный орел. Фрида прочитала подпись к карте: «Art» — то есть «Искусство».

«Любопытно, — подумала она. — Искусство, по мнению Кроули, двулико? Пожалуй…»