Роза Йорков

— О, господи! — простонал расстроенный Альдо. — Мне кажется, мы никогда не разыщем этот несчастный алмаз!

Им владеет сам дьявол!

— И мне так кажется! Знаешь, что я тебе скажу? Если нам все-таки удастся его отыскать, мы, не медля ни единой секунды, передадим его Симону, с тем чтобы он наконец вернул его на место. Этот камень внушает мне страх и отвращение: слишком уж много на нем крови!

— Но вот чего я не могу понять: как попал алмаз к проститутке самого низкого разряда?

— Поди знай! Ее покойный муж был вором. Он мог украсть его где угодно.

— И с таким наследством эта самая Элизабет Стрейд предпочла панель, а не обеспеченное существование?! Она же могла его продать!

— Не так-то это легко! Она же прекрасно понимала, что муж нашел камешек не во время прогулки по Гайд-парку.

И потом, этот древний отполированный алмаз на первый взгляд не кажется таким уж соблазнительным. Без всякого сомнения, она и не подозревала о его ценности. Скорее всего она берегла его в память о муже, как некое подобие талисмана, и носила его всегда с собой. Убийце хватило времени только на то, чтобы перерезать ей горло и разорвать платье. Камень выкатился, вот и все.

— Известно, что самые простые объяснения часто оказываются самыми лучшими, — вздохнул Альдо. — И все-таки давай пофантазируем. А что, если Потрошитель искал именно этот камень?

— Это не фантазия, это уже бред, — сказал, пожимая плечами, Адальбер.

— Я не знаю, слышал ли ты, но рассказывали, будто этот единственный в своем роде преступник был не кем иным, как герцогом Кларенсом, внуком королевы Виктории. Он умер в 1892 году, хотя ходили слухи, будто он еще жив, содержится в сумасшедшем доме, где разлагается заживо от неизлечимого сифилиса.

— Откуда ты все это взял?

— Лорд Килренен рассказывал эту версию моей матери.

Согласись, что история была странной — вначале во всех этих ужасах обвинили евреев, а потом внезапно вообще прекратили расследование…

Вошел Теобальд и объявил, что обед на столе. Друзья уселись за стол, ограничившись мытьем рук. Переодеваться ни одному ни другому не захотелось.

Пока они отдавали должное супу из омаров, Морозини размышлял. К злодеяниям в Уайтчепле он вернулся только после того, как их тарелки опустели.

— А что думает портной Бертрама по поводу убийцы своего отца и брата? Он кого-то подозревает?

— Возможно, но он закрылся, как устрица, стоило мне задать этот вопрос. Мне кажется, он боится.

— Но чего, бог мой?

— Полиции. Когда нашли обоих убитых, он не решился ни на какое обвинение. Иначе пришлось бы рассказать о «еврейском камне», а он был уверен, что их обвинят в укрывательстве краденого или даже в краже… Та полиция, которую мы с тобой знаем по высоким чинам и кабинетам Скотленд-Ярда, не имеет ничего общего с той, что действует в бедных кварталах. Особенно в тех, где большинство населения составляют иностранцы, а тем более евреи.

— Кстати, в твоем рассказе речь шла о польских евреях.

Их что, так много в этом квартале?

— Наверное. Об этом как-то не заходил разговор. По всей Центральной Европе немало евреев из самых разных стран. А с чего вдруг тебя это заинтересовало?

— Выходец из Польши всегда остается выходцем из Польши, даже если он не родился в гетто. К тому же евреи всегда отличались гостеприимством. С тех пор, как Возински покинул Истборн, он наверняка где-то прячется… Что, если?..

— Если он ждет парохода, то прятаться должен где-то на побережье, а не зарываться в грязь Уайтчепла?

— Слова твои исполнены мудрой логики, сын мой, — признал Морозини. — А знаешь что? Мне бы очень хотелось там побывать. Как ты думаешь, можно навестить еще раз портного по имени Эбенезер Леви?

— Конечно. А ты не сваливаешь опять в одну кучу оба дела?

— Нет. Но, как всегда, надеюсь убить одним выстрелом двух зайцев. Если ты согласен, мы отправимся туда завтра, потому что сегодня вечером…

Позабыв о всяком этикете, Альдо потянулся и сладко зевнул. После своего спасения на скалах Бич-хид Альдо провел на ногах целый долгий день и, если не считать двух часов в поезде, совсем не спал в предыдущую ночь. Теперь усталость брала свое. Зевок завершился невеселой гримасой.

— Положительно, я старею, — признал он. — До войны я мог не спать трое суток и был свеж как огурчик. Вот о чем стоит подумать, прежде чем проявлять интерес к двадцатилетней девушке…

— В любом случае изменений в семейном положении ни для нее, ни для тебя пока не предвидится. Так что выспись хорошенько и больше ни о чем не думай, — сказал Адальбер с насмешливой полуулыбкой. — Завтра днем мы сходим с тобой в Уайтчепл. Дневной визит будет выглядеть естественнее.