Роза из клана Коршунов

— Отставить, — коротко и очень серьёзно бросил ему бывший обладатель замечательного жеребца, а ныне печальный пешеход с расцарапанной скулой и драной дорогой курткой. — Ведьму не трогать. Их у нас триста лет не было. Отвезём во дворец, отцу покажу.

Прежде чем благоразумно потерять сознание от пережитого и тем самым каким-то образом смягчить неминуемое унижение, Каринаррия Корсач успела отметить, что было в улыбке этого мужчины нечто определённо нехорошее. И это нечто сильно роднило его с Владомиром.

… дура…

Впервые девушка согласилась с голосом.

Об узах и сетях

Стоит отметить, что вопреки ожиданиям ведьму действительно не тронули. Очнулась Каринаррия в весьма приличной серебряной клетке на ворохе свежей и приятно пахнущей крапивы. Не ожидая такого приёма, девушка даже обрадовалась тому, что из всех возможных повреждений у неё осталась глубокая царапина на шее и несколько черноватых синяков на руках. Грабить, насиловать или пытать, как того требовала ситуация, тюремщики всё-таки постеснялись. Кошелёк, резные шпильки для волос и скромный браслетик, разумеется, исчезли, что свидетельствовало об обыске, но накидка и платье остались при ней. Видимо, быстро распространяющиеся слухи о новоявленной ведьме, покушавшейся на жизнь Наследника, сделали своё чёрное дело, и даже надзиратель, суровый и неприятный мужчина средних лет, не подходил к ней без защитного амулета. Девушка несказанно была рада туманным суевериям простого населения, обеспечившим ей более комфортные условия.

Помимо невысокой серебряной клетки в четыре шага наискось ведьме была выделена отдельная камера с тяжёлой осиновой дверью. Тёмная, сырая и глухая, она, видимо, была самой глубокой на всю тюрьму и значительно удалённой от других пленников, так что ни их голоса, ни привычная вонь антисанитарных условий не слишком беспокоили врождённой брезгливости юной аристократки. Её непроглядная темнота была глуха, холодна и абсолютно закрыта. Даже мерзкий голос, довольный подобным ходом событий не утруждал себя посещением дерзкой ведуньи, удостоверившись в её непреклонности. Непреклонность выражалась в презрительном молчании и струной вытянутой спине. Хотя внешний вид и не играл на пользу Каринаррии, девушка изо всех сил поддерживала благородство.

Она не сразу заняла позицию мученицы совести и зареклась не издавать и звука. В первый же день, как неудавшаяся спасительница и крайне удачная ведьма пришла в себя, она ещё пыталась просветить своих дознавателей в особенности образования тадо и собственный вклад в спасение Наследника. Но быстро заметив, что любое её слово перевирается и принимается за умелый обман, перестала разговаривать вообще и даже объявила голодовку. Голодовка объявилась случайно, когда пришедший дознаватель решил, открывая клетку для еды, дать волю рукам и законно получил миской по голове. Больше горячую еду ведьме не приносили, приняв тарелку за весомое оружие в её хрупких ручках. Каринаррия с радостью отказалась и от подозрительного вида хлеба, который уважающий себя человек есть не станет. Вода, приносимая в тяжёлой ржавой мисе, с охотой восполняла своей подружке всё, что могла, стягиваясь из гроллинского пайка едва ли не мясным бульоном. Единственное, что было действительно неудобно: отхожее место и затёкшие ноги. Но, поплакав немного из-за такого унизительного положения, Корсач пришла к здравому решению, что вполне могло быть и хуже, и слегка успокоилась.

Её не терзало раскаянье в содеянном и злобный червь самоедства, вгрызающийся в душу, не нашёптывал крамольных мыслей о циничном безразличии к действиям тадо и ведунов. Даже зная о последствиях. Каринаррия Корсач не отреклась бы от своего решения и попыталась бы что-нибудь сделать, может, более продуманно, более осторожно и благорассудно, но всё-таки сделать. Каринка ругала себя лишь за избыток самоуверенности, заставивший её, серое и по сути своей жалкое создание без силы и умений, считать себя вершительницей судеб и реальным противником для господина ведунов. За годы добровольного заточения, девушка уже несколько раз твёрдо решала, что роль её в истории не может быть сколь-нибудь примечательной, а детские мечты о сражениях и походах безосновательны и глупы с её способностями и талантами. Она прекрасно смерилась с мыслью о своей ненадобности и незначительности, поэтому и не желала больше подвигов и великих деяний. Она лишь хотела приносить как можно меньше проблем и по возможности не вредить окружающим людям.