Роза на алтаре

Она рассеянно следила за тем, как мать собирает фамильные драгоценности и серебро, какие-то безделушки, кажется, фарфоровые статуэтки, с камина, старинные часы… По приказу Амалии Дезире сняла со стены портреты в тяжелых рамах, и гостиная сразу приобрела неуютный, сиротливый вид.

Элиана уложила бювар, письменные и швейные принадлежности, шкатулку со своими девичьими сокровищами, несколько нотных тетрадей и книг и немного белья.

Она надела юбку из плотного темно-зеленого сукна и бархатный казакин – распашную кофточку с широкой баской. Волосы убрала под соломенную шляпу.

Она не испытывала страха, только чувство странного неудобства, вызванное необходимостью совершать непривычные действия, и еще – неприятное возбуждение: все ее тело сотрясала внутренняя дрожь, которую невозможно было унять.

Прощаясь с отцом, они сомкнули объятия, как это делают близкие люди, так, точно соприкасаются не только телами, но и душами, – в безудержном стремлении продлить секунды расставания, соединить воспоминания о пережитом в одном безмолвном мгновении.

Дезире волокла по ступеням узлы. Те, что потяжелее, перенес Огюст. Потом дамы сели в карету и поехали к Лорансо, а оттуда, следуя за их экипажем, – к одной из уцелевших застав.

Элиана вглядывалась в воспламенившуюся тьму, из глубины которой – она ясно чувствовала это – надвигалось что-то огромное, злобное, бездушное. Словно какое-то сорвавшееся с цепи чудовище блуждало по улицам вместе с толпами людей. Слышались отдаленные ружейные залпы, звон разбитых стекол, чьи-то крики… Все сливалось в гул, могучий и глубокий; казалось, будто вдалеке кто-то невидимый перекатывает огромной рукой тяжелые камни.

По мере того как ночной мрак сгущался, вспышки света становились все ярче; в темном небе виднелись отблески невиданного зрелища земного пожара, по застывшим в безмолвии фасадам домов блуждали зыбкие тени. Элиане казалось, что предметы теряют реальность и сама реальность постепенно превращается в кошмар.

Белое лицо девушки выступало из мрака кареты; временами создавалось впечатление, будто ее кожу лижут языки пламени, похожие на огненных змей. Волосы искрились, а темные глаза горели, как угли. Амалия сжалась в углу сиденья, а Дезире испуганно глазела по сторонам, слегка привстав и вытянув шею.

Оба экипажа прогрохотали по грубо вымощенным улицам предместья и подъехали к заставе. Карета супругов Лорансо проскочила вперед, а экипажу де Мельянов преградили путь какие-то вооруженные люди.

Дверца кареты распахнулась, и три замершие от неожиданности пассажирки увидели хмурое человеческое лицо. К счастью, в глазах этого облаченного в форму гвардейца мужчины не было ненависти.

– Э, да тут одни женщины! – спокойно произнес он и обратился к сидевшей с краю Дезире: – А ну-ка, вылезай, малютка! И вы, мадемуазель! И вы, мадам.

Элиана подобрала юбки и спрыгнула на грязную мостовую, не выпуская руки матери. Теперь она почувствовала страх, но поверхностный, ненастоящий, такой, какой чувствуешь, разглядывая страшные картинки или слушая чей-то пугающий рассказ: он не успел проникнуть глубоко в сердце, еще не успел поработить разум.

– Никого не велено выпускать из города, – заявил второй человек. На нем не было мундира, но зато он держал в руках ружье. – Так что возвращайтесь домой.

В это время какие-то люди стащили с козел Огюста и схватили вожжи. Другие вытаскивали из раскрытой дверцы кареты картонки и узлы.

– Наши вещи! – пробормотала Амалия. – Можно мы их возьмем? И карета…

– Хватит ездить в экипажах! – воскликнул тип в рваной куртке и заляпанных грязью деревянных башмаках. – Идите пешком! Вам бы нашу жизнь, проклятые аристократы!

– Ладно, полегче, дамы и так напуганы, – примирительно произнес гвардеец и повернулся к Амалии: – Наймите фиакр, мадам, да поскорее!

– Но как же так, как же так… – все еще растерянно повторяла женщина. – Мы не сделали ничего дурного… Позвольте нам проехать!

В этот момент кто-то взмахнул кнутом, и карета тронулась с места.

– Давай в Отель-де-Виль, на Гревскую площадь! – услышала Элиана.

Некоторые вещи остались лежать на мостовой, но большую часть увезли в экипаже. Девушка заметила, что гвардеец наступил сапогом на выпавшую из узла маленькую шкатулку, ее любимую шкатулку, склеенную из перламутровых ракушек, и раздавил ее. И еще чьи-то ноги втоптали в грязь портрет ее бабушки, красивой надменной дамы в платье с фижмами. Золоченая рама треснула, и холст был порван в нескольких местах.

При виде этого Элиана почувствовала себя так, как будто кто-то грубо и бесцеремонно вторгся в ее душу. Прежде ей не доводилось испытывать ничего подобного, и теперь она поняла, что значит потерять частицу привычного мира. От ее сердца словно бы оторвали нечто дорогое, больно царапнули по живому, и девушка знала: чтобы это ощущение прошло, понадобится немало времени.

И все же она сумела прийти в себя гораздо раньше Амалии.

– Ради всего святого; мама, поехали назад! Нам нельзя двигаться дальше, это опасно! Огюст, Дезире, поищите фиакр!