Роза ветров

Вскочила Элисон Джонс-Курава, преподававшая естествознание на третьем уровне. Изя ожидал бурного всплеска эмоций: дескать, дети ОСПУЗа не должны забывать родную планету и т. п. Но Элисон вполне разумно заметила, что научные знания, ограниченные структурой и содержимым ОСПУЗа, до опасного абстрактны. «Если мы когда-нибудь решим терраформировать Луну, например, вместо того чтобы строить Большой корабль, не стоит ли нашим детям хотя бы представлять себе, что такое камень?» – говорила она. «Главное ухвачено верно, – думал Изя, – и все же она ошибается, потому что суть не в том, оставить ли в расписании уроков геологию, а во влиянии Сонни Вигтри, Джона Падопулоса и Джона Келли на комитет по образованию». Спор шел прежде всего о власти, а учителя не понимали это: у женщин с властью всегда проблемы. И исход спора предсказать было так же легко, как и его ход. Единственное, что удивило Изю, – так это то, как Джон Келли накинулся на Мойше Оренштейна. Мойше утверждал, что Земля – лаборатория ОСПУЗа и пользоваться ею надо соответственно, и пустился рассказывать, как его класс учился аналитической химии на одном-единственном камешке, который Мойше привез с горы Синай в качестве сувенира и лабораторного образца одновременно, – «согласно принципу множественного использования, ну и из сентиментальности, понимаете…» И вот тут Джон Келли оборвал его: «Ну хватит! Мы говорим о геологии, а не об этнографии!» – и пока Мойше ошарашенно молчал, Падопулос внес предложение.

– Кажется, Мойше докопался до Джона Келли, – заметил Изя, когда они шли по коридору А к лифту.

– Ну и срань, пап, – отозвалась Эстер.

К шестнадцати годам Эстер немного подросла, хотя все еще сутулилась, вытягивая шею вперед в попытках разглядеть что-нибудь сквозь толстые стекла очков, все время спадавших с носа. Характер у нее был вспыльчивый, и Изе едва удавалось связать пару слов без того, чтобы дочь ему не нагрубила.

– Эстер, «срань» – не то высказывание, после которого можно продолжать спор, – мягко заметил он.

– Какой спор?

– Как я понял, о том, что Джон Келли нетерпимо относится к Мойше и почему.

– Да срань это все, пап!

– Эстер, прекрати! – не выдержала Шошана.

– Прекратить что?

– Если ты, как можно судить по твоему тону, знаешь, что так раздражает Джона, – заявил Изя, – может, поделишься с нами?

Когда так стараешься не поддаваться иррациональным импульсам, а в ответ не получаешь ничего, кроме бури эмоций, трудно оставаться спокойным. Вполне уместная просьба ввела девушку в состояние слепого бешенства. Толстые стекла яростно блеснули – за ними почти не было видно серых глаз. Потом Эстер протолкнулась вперед и вбежала в лифт, распахнувший двери будто для того, чтобы вместить ее гнев. Родителей она ждать не стала.

– Ну, – устало проговорил Изя, пока они с женой ждали следующего лифта на Вермонт, – и что это было?

Шошана чуть пожала плечами:

– Я не понимаю. Почему она так враждебна, так агрессивна?

Вопрос этот вставал и раньше, но Шошана даже не пыталась на него ответить. Молчание ее было почти суровым, и Изя чувствовал себя неловко.

– Чего она хочет этим добиться? Что ей надо?

– Тимми Келли, – ответила Шошана, – называет тебя жидом Розе. Так мне Эстер сказала. Ее он в школе зовет «жидовской розочкой». Она говорит, что «четыре глаза» ей нравилось больше.

– Ох, – выдавил Изя. – Ох… срань.

– Именно.

До Вермонта они ехали молча.

– Я не понимаю даже, – заметил Изя, когда они шли под фальшивыми звездами через общую ячейку, – где он слово такое услышал.

– Кто?

– Тимми Келли. Он ровесник Эстер – на год моложе. Он вырос в Колонии, как и она. Келли присоединились годом позже нас. Господи всевышний! Мы можем избавиться от всех вирусов, всех бактерий, всех спор, но это… это проникает всюду! Как? Как это происходит? Я говорю тебе, Шошана, мониторы надо закрыть. Все, что эти детишки видят на Земле, слышат с Земли, – урок насилия, предрассудков и суеверий.

– Для этого не обязательно смотреть на мониторы. – Голос Шошаны был почти по-учительски терпеливым.

– Я работал с Джоном на «Лунной тени», бок о бок, каждый день, восемь месяцев. И ничего, ничего подобного не было.

– Это больше Пат, чем Джон, – отозвалась Шошана все так же неодобрительно-бесстрастно. – Эти годы мелких подначек в комитете диетического планирования. Шуточки. «Как, Шошана, это будет кошерно?» Ну и?.. С этим приходится жить.

– Там, внизу, – да, но здесь, в Колонии, на ОСПУЗе…

– Изя, жители Колонии – самые консервативные из обывателей, разве ты не заметил? Снобы из снобов. А кем нам еще быть?

– Консервативные? Обыватели? О чем ты говоришь?

– Да ты глянь на нас! Властная иерархия, разделение труда на мужской и женский, картезианская этика – сущая середина двадцатого века! Понимаешь, я не жалуюсь. Я сама это выбрала. Я люблю безопасность и хочу, чтобы мои дети жили спокойно. Но за безопасность надо платить.