Розанн. Смеющийся полицейский

Во-вторых, что каким-то образом он должен остановить этот поток слов. Наконец он нашел теоретическое решение этой задачи. Практически реализация найденного решения выглядела следующим образом. Улльхольм закончил очередной длинный монолог словами:

– Совершенно очевидно, что, как частное лицо и член партии центра, как гражданин свободной, демократической страны, я не делю людей по цвету кожи, национальности или образу их мыслей. Но ты сам подумай, что было бы, если бы в рядах полиции оказалось много евреев и коммунистов. Ты, конечно, понимаешь, что я имею в виду?

Рённ откашлялся, тактично прикрывшись рукой, и ответил на это:

– Конечно. Но честно говоря, я сам социалист и даже…

– Коммунист?!

– Вот именно.

Улльхольм встал и, храня гробовое молчание, подошел к окну.

Он стоял там вот уже два часа и грустно глядел на злой, предательский мир, который его окружал.

Шверина оперировали трижды. Из его тела извлекли три пули, однако никто из бригады врачей, делавших операцию, не выглядел слишком веселым, а единственным ответом на робкие вопросы Рённа были лишь пожатия плечами.

Только минут пятнадцать назад один из хирургов вошел в палату и сказал:

– Если он вообще придет в сознание, то это произойдет сейчас, в течение ближайшего получаса.

– Он выкарабкается?

Врач долго смотрел на Рённа, потом сказал:

– Вряд ли. Хотя всякое может быть. Он физически крепкий, а общее состояние его почти удовлетворительное.

Рённ подавленно смотрел на пациента и размышлял над тем, как нужно выглядеть, чтобы врачи охарактеризовали твое состояние здоровья как не очень хорошее или даже плохое.

Он тщательно сформулировал два вопроса и для надежности записал их в своем блокноте.

Первый вопрос был: «Кто стрелял?» и второй: «Как он выглядел?»

Кроме того, Рённ поставил на стул у кровати переносной магнитофон, подключил микрофон и повесил его на спинку стула. Улльхольм не участвовал в этих приготовлениях и ограничивался лишь тем, что бросал в сторону

Рённа критические взгляды со своего места у окна.

Часы показывали двадцать шесть минут третьего, когда медсестра внезапно склонилась над раненым и быстрым, нетерпеливым жестом подозвала обоих полицейских, другой рукой одновременно нажимая звонок.

Рённ поспешно схватил микрофон.

– Кажется, он просыпается, – сказала медсестра.

На лице раненого были заметны изменения. Веки и ноздри подрагивали.

– Да, – сказала медсестра. – Сейчас.

Рённ поднес к раненому микрофон.

– Кто стрелял? – спросил он.

Никакой реакции. Через несколько секунд Рённ повторил вопрос.

– Кто стрелял?

На этот раз губы раненого зашевелились, и он что-то сказал. Рённ выждал две секунды и спросил:

– Как он выглядел?

И на этот раз раненый пошевелил губами, причем ответ был более артикулированным.

В палату вошел врач.

Рённ уже открыл рот, чтобы повторить вопрос номер один, когда лежащий в кровати повернул голову влево.

Нижняя челюсть у него отвисла, и кровавая слизь хлынула изо рта.

Рённ посмотрел на врача, который хмуро покачал головой.

Улльхольм приблизился и со злостью сказал:

– Из этого твоего допроса ничего не выжмешь. – Потом он громко и отчетливо оповестил: – Послушай, к тебе обращается старший ассистент Улльхольм…

– Он умер, – спокойно сказал Рённ.

Улльхольм уставился на него и произнес только одно слово:

– Халтурщик.

Рённ выдернул микрофон из гнезда и отнес магнитофон на подоконник. Осторожно крутя катушку пальцем, он перемотал ленту и нажал клавишу.

– Кто стрелял?

– Днрк.

– Как он выглядел?

– Акальсон.

– И что можно из этого извлечь? – сказал он.

Улльхольм не меньше десяти секунд смотрел на Рённа в упор, с упрямством и ненавистью. Потом он сказал:

– Извлечь? Я обвиняю тебя в неисполнении служебных обязанностей. Это серьезный проступок. Ты, конечно, понимаешь, что я имею в виду?

Он повернулся и вышел из палаты. Сделал он это быстрым и энергичным шагом. Рённ проводил его озабоченным взглядом.

XV

Когда Мартин Бек открыл дверь управления полиции, у него буквально сбило дыхание, потому что порыв ледяного ветра швырнул ему в лицо горсть острых, как иглы, снежинок. Мартин Бек наклонил голову и поспешно застегнул пальто. Утром он не выдержал причитаний Инги и капитулировал перед ней, несколькими градусами мороза и собственной простудой, надев зимнее пальто. Он выше подтянул шерстяной шарф и двинулся в направлении центра.

Он пересек Агнегатан и в нерешительности остановился, пытаясь рассчитать, как лучше ехать. Он еще не успел изучить новые автобусные маршруты, которые появились одновременно с исчезновением трамваев и введением в сентябре правостороннего движения.

Возле него притормозил какой-то автомобиль. Гюнвальд Ларссон опустил стекло и закричал:

– Садись!

Мартин Бек с благодарностью уселся впереди.

– Уф, – простонал он, – снова начинается это мучение.

Едва успеваешь заметить, что наступило лето, как уже снова приходит зима. Куда ты едешь?

– На Вестманнагатан, – ответил Гюнвальд, – побеседовать с дочкой той старухи из автобуса.

– Отлично, – сказал Мартин Бек. – Я выйду возле Саббатсбергской больницы.