Розанов

П. Д. Первов вспоминал позднее, как он перевел и напечатал в Москве в 1888 году взятую у Розанова книжку Э. Ренана «Место семитских народов в истории цивилизации». Чтобы дать отповедь Ренану и дополнить его, Розанов и выбрал тему своей актовой речи в гимназии. Основная мысль ее четко выражена: объективность определяет арийский склад души, субъективность — склад души семитских народов. Христианство же явилось синтезом, гармоническим сочетанием этих двух как будто противоположных начал.

Юношескую восторженность этой речи (Страхов показал ее Л. Н. Толстому) сам Розанов оценивал позднее довольно скептически: «Тогда я в высшей степени напоминал свою Веру (17 л. гимназия Стоюниной), которая, не умея вымыть чашек, все устремляется душой к „страданиям Байрона“» ^[110].

Но шло время, и в наши годы совсем по-иному оценил эту раннюю книжку Розанова Н. Струве, немало сделавший для издания произведений Розанова за рубежом: «Зрелая по мысли, она еще не являет нам Розанова во всей глубине, но даже эти утренние зарницы его гения, 80 лет спустя, в наш безрелигиозный и бескультурный тусклый век, светят с необычайной силой»^[111].

Печальна судьба перевода аристотелевской «Метафизики», печатавшегося в «Журнале министерства народного просвещения» в течение пяти лет (1890–1895). Четверть века спустя Василий Васильевич не без чувства горечи поведал: «Не переведено ни одно из его глубоких творений, ни — „Органон“, ни — „Метафизика“, ни — „О душе“ и „Физика“. Вдруг два учителя в Ельце переводят первые пять книг „Метафизики“. По-естественному, следовало бы ожидать, что министр просвещения пишет собственноручное и ободряющее письмо переводчикам, говоря — „продолжайте! не уставайте!“ Профессора философии из Казани, из Москвы, из Одессы и Киева запрашивают: „как? что? далеко ли перевели?“ Глазунов и Карбасников присылают агентов в Елец, которые стараются перекупить друг у друга право 1-го издания, но их предупреждает редактор „Журнала министерства народного просвещения“, говоря, что министерству постыдно было бы уступить частным торговцам право первого выпуска книги великого Аристотелева творения…

Вот как было бы в Испании при Аверроэсе. Но не то в России при Троицком, Георгиевском и Делянове. „Это вообще никому не нужно“, — и журнал лишь с стеснением и, очевидно, из любезности к Страхову, как члену Ученого комитета министерства, берет „неудобный и скучный рукописный материал“»^[112].

Так эмоционально охарактеризовал Розанов равнодушие министра народного просвещения И. Д. Делянова, вице-министра А. И. Георгиевского и заслуженного профессора Московского университета М. М. Троицкого к классической филологии и философии. «Будет вам выслано 25 оттисков», — сообщил ему Страхов. Что такое «25» для России, где 4 духовные академии и 8 университетов? Но спорить с «глупостью министерства» всегда было делом безнадежным в России.

В переписке с Н. Н. Страховым, начавшейся в Ельце, и особенно после личного знакомства в начале 1889 года, Розанов обсуждал то, что наиболее волновало его в те годы. На протяжении всей жизни им владела идея «несообразности» дел, совершаемых на Руси, и как результат этого — «нигилизм».

«Началось это отдаленно и косвенно действительно с Петра, прекраснейшие и нужнейшие реформы которого содержали однако тот ядовитый общий смысл, что „мы сами ничего не можем“ и „все надо привезти из-чужа“, а окончилось и въявь выползло на свет Божий в кабаке Некрасова — Щедрина и „Современника“, который уже и не таился в дурном, который не драпировался в „цивилизацию“ и „образованность“, а запел песенку:

Не гулял с кистенем я в дремучем лесу…

Прошла дубина по спинам русских, — литературная „дубинка“, как завершение гражданской „дубинки“ Петра, — и расквасила самые мозги „тупых отечественных голов“, после которой они не „реформировались“, а просто обратились в небытие»^[113].

«Шестидесятники» и их «потомки» приложили немало усилий, чтобы осмеять «великие реформы» 1860-х годов. «К топору зовите Русь», — взывали они. И в конце концов призвали к братоубийственной гражданской войне…

В одном из писем Страхову (15 февраля 1888 года) Розанов рассказал историю своей работы над переводом «Метафизики» Аристотеля. Первые шесть глав первой книги он перевел еще в Брянске, но там никто не интересовался философией и были «только карты». Измученный неурядицами личной жизни и всем окружением в Брянске, он стал проситься в учебном округе о переводе куда-нибудь в полную гимназию. Его учитель по Московскому университету профессор В. И. Герье предлагал ему держать экзамен на магистра, но Василий Васильевич под предлогом незнания языков отказался, потому что года три пришлось бы заниматься посторонними предметами, вроде психологии, которые его совершенно не интересовали.