Розетта

— Да, мадемуазель, да. Она была такой, как вы говорите. Она была необычной девушкой для своего времени.

— Она была без ума от самого процесса письма, его важности. Я знаю это, потому что она научила меня писать, когда я была очень, очень маленькой, до того, как меня отдали… настоящим учителям.

— Да.

— Что она теперь пишет? Приглашения на чай! Она сталкивается с иероглифами только когда гости рассказывают, как они восхищены новой модой на все египетское. Они бы очень удивились и едва ли поверили бы, если бы узнали, что она была там одна, в пустыне. Куда все это пропало?

— Мы меняемся, мадемуазель Розетта, — задумчиво ответил Пьер.

— Но только не в таких вещах.

— Вы говорите очень… уверенно… для столь юной особы. — Он произнес это очень мягко, чтобы она не подумала, что он смеется над ней.

— Месье. Я знаю, что она что-то упрятала глубоко внутрь себя. Это так жестоко. Вы можете помочь ей.

Но Пьер лишь покачал головой, вернулся к столу и сел. Встреча подошла к концу.

Она внимательно посмотрела на него. Пьер посмотрел на Розетту. Она сказала:

— Это вы, месье Монтан, рассказали матери о моем существовании? Значит, так, — она развела руки, желая охватить и его, и комнату, и весь мир, — все и случилось?

Она заметила, что Пьер растерялся. Он посмотрел на стол, на бумаги, принялся их разглаживать.

— Да, — наконец ответил он. — Именно я рассказал ей об этом.

— Вы бы могли сказать тогда, — Розетта говорила очень медленно и просто, — что именно благодаря вам я сейчас стою здесь, прошу помощи всего лишь на час.

Он молчал. Розетта поняла, что он не может найти слов.

— Вы любили ее, месье Монтан?

После продолжительной паузы он ответил:

— Да, я любил ее очень сильно.

В карете Пьер заметил, что Розетта дрожит.

— Вы также любите ее, — заметил он.

— Да. И она выбрала меня. Я хочу быть достойной ее любви.

Холодный декабрьский день умирал. В большом доме на Гросвенор-сквер уже зажгли свечи в прозрачных канделябрах. Когда они прибыли, из дверей выбежали слуги с большими зонтами в руках. Другие слуги помогли им раздеться. Свечи пылали.

— Она, вероятно, сидит за своим старым столом, который так любит, — предположила Розетта. — И ничего не пишет.

Она провела его в комнату.

Роза сначала побледнела, потом покраснела, потом неуклюже оперлась о старый стол красного дерева, который мог превращаться в карточный. Старые часы из Генуи пробили четыре пополудни. Неуловимо пахло дымом сигар.

Розетта наблюдала, как Пьер двинулся к Розе, а Роза — к нему. Она медленно приблизилась, он обнял ее, зарывшись лицом в ее волосы. Так они и стояли — неподвижно и молча. Розетте показалось, что она услышала вздох.

Она вышла из комнаты и тихо закрыла за собой дверь. В большом зале стоял старинный стул. Розетта отослала слуг и села на этот стул, словно часовой, подоткнув под себя ногу, с повязкой на одном глазу, в голубом платье с высокой талией и с кашемировой шалью. Солнце зашло, и наступила ночь.

Но Розетта не сдвинулась с места. Она сидела неподвижно, словно бы была древней поврежденной статуей из развалин храма, в котором ее нашли.

Глава тридцать пятая

Одним прекрасным утром в то лето Роза раздвинула на окне занавески. Она посмотрела на красивую площадь, на зеленую листву на деревьях и цветы на земле. Было очень рано, слышалось пение птиц. Позже его заглушит шум оживленного города. Она бесшумно спустилась по ступенькам мимо портретов предков, римских урн и греческих статуй, вошла в комнату, где стоял стол, который можно было легко превратить в карточный. Роза надела новые очки. Первое письмо Розетты, посланное ею из Кале, лежало на столе. Роза успела перечитать его множество раз. Она подержала его в руках, собираясь с мыслями. Потом из секретного ящика стола она достала листок чистой бумаги, как она обычно делала в молодости. Мисс Горди ждала так долго. Она уже давно перестала спрашивать ее: когда ты начнешь писать?

Роза обмакнула перо в чернила. Вскоре она уже ничего не слышала вокруг — ни боя часов, ни снующих слуг, ни стука колес за окном.