Рожаю! Записки сумасшедшей мамочки

– Дим, а что у меня ТАМ творится? – спросила я мужа.

– Как будто бомба разорвалась, – ответил он, улыбаясь.

Мужской взгляд. Я вышел покурить. Мест для курения в родильном отделении, в принципе, не предусмотрено. Поэтому я примостился в ординаторской, быстренько нервно перекурил и вышел в коридор. Тут на меня снова обрушился шум и гам родблока – конвейер по появлению детей на свет не останавливался ни на минуту, а к ночи (видимо, потому, что зачинают, в основном, ночью) даже стал набирать обороты. Одновременно рожало человек восемь, не меньше.

И вот посреди всего этого шума, среди криков рожениц и родившихся детишек, я отчетливо услышал тихий плач СВОЕГО РЕБЕНКА. И доносился он не из бокса, где мы рожали, а из бокса, который был на другой стороне коридора и метров на пять ближе.

Еще не до конца поняв, почему я иду именно в этот бокс, я зашел туда и увидел свою дочку, которую уже запеленали и положили под кислородную маску для детишек (такая же, как у летчиков сверхзвуковой авиации, только крохотная). Я стоял перед ней и понимал, что это часть меня, это моя кровь. Вот ради кого стоит жить!

Сзади тихонько подошла акушерка и сказала:

– Вы не переживайте, это у нее легкие расправляются, вот она и кричит.

Побыв немного с Дашей, я зашел к Иринке, которую Олеся Викторовна уже почти «заштопала».

На потугах меня таки разрезали – т. е. сделали эпизиотомию. Но я ее не почувствовала. Самое интересное то, что и Дима ничего не заметил, хотя наблюдал за всем происходящим, так сказать, из первого ряда. Так что мне предстояло пережить еще и «латание дыр». По проводкам вновь пустили анестетик (какая же все-таки удобная вещь – эпидуральная анестезия!). Через некоторое время чувствительность промежности притупилась, и Олеся Викторовна приступила к наложению швов. Где-то я читала, что на Западе используют «саморастворяющийся» шовный материал. Это, наверное, здорово. Но в моем случае использовались обычные медицинские нитки черного (!) цвета. Ужас! Их через несколько дней надо было снимать.

Никаких неприятных ощущений я не почувствовала, хотя была безумно напряжена – все-таки зашивают такое нежное место. После процедуры ко мне пришел анестезиолог. Не Борис Борисович, а другой – помоложе.

– Ну, что, второго ни за что в жизни рожать не будете? – задорно спросил он. Наверное, слишком много на его веку было родильниц, которые после родов сгоряча так и говорят: «Второго ни за что в жизни».

– Ну, почему же, – протянула я. – Но не сразу. Лет так через пять.

Он стал снимать с меня проводки, прикрепленные к коже пластырем. Пластырь намертво прилип к моему телу и отрывался очень тяжело. Я то и дело ойкала от неприятных ощущений. Анестезиолог, видимо, был большим шутником, потому что начал прикалываться над ситуацией.

– Да, пластырь надо снимать под общим наркозом, – веселился он.

Освободив меня от пут, он с шутками-прибаутками удалился. Акушерка заботливо накрыла меня одеялом. Очень вовремя, потому что меня резко бросило в холод. Все тело трясло крупной дрожью, я лежала под шерстяным одеялом и не могла согреться. Наверное, это естественная реакция организма на пережитый стресс. Знаю, что так происходит у многих.

Так я пролежала до половины второго ночи. Дима был рядом.

Олеся Викторовна заполняла мою карту. Встал вопрос о том, в какую палату и на какой этаж меня класть. Я, начитавшись про пользу совместного пребывания с ребенком, настаивала именно на нем. Кстати, в 72-ом роддоме ВСЕ «бесплатные» пациентки, у которых были физиологические роды лежат вместе с малышами. Правда, их по две-три в палате плюс дети. У меня же должна была быть отдельная комната.

Доктор Прохорова предложила мне поселиться на 4-ом этаже в отделении для женщин после кесарева сечения. Там детишек содержали отдельно от мам – в специальных детских боксах – и привозили только на кормление.