Рождение апокрифа

Гунтер неожиданно поймал себя на мысли о том, что ни Мишель, ни кто другой никогда не объяснял ему, как следует вести себя при визите к королеве. Поход к принцу Джону, который молод, безалаберен и не настаивает на строжайшем соблюдении этикета – это одно, а вот посещение самой известной женщины материка, дочери герцога Аквитанского, вдовы королей Людовика Французского и Генриха II – это совсем другое. Собственно, Элеонора за время своей бурной и насыщенной событиями жизни создала половину истории Европы нынешнего столетия, имела близкое родство со всеми королевскими и герцогскими дворами, а, кроме того, королева-мать давно не являлась юной красавицей, по которой сходили с ума латинские монархи и арабские султаны. Элеонора вплотную подошла к семидесятилетнему рубежу, когда женщины, особенно королевы, обычно становятся чопорными и грозными вершительницами судеб.

Германец пребывал в полнейшей уверенности, что сейчас ему предстоит увидеть более ранее издание английской королевы Виктории, которая на старости лет превратилась в совершеннейшую ханжу, породив термин «викторианство». Все вокруг пропахло ладаном, лекарственными травяными настоями, душеспасительные книжки, личный исповедник с непременной подагрой, монашки и затхлые кельи… В общем, темный средневековый ужас.

Слуги монастыря – между прочим, мужчины из местных – приняли у благородных дворян поводья лошадей. Куда более искушенный в правилах этикета сэр Мишель отправился прямиком к аббатисе. Монастырь – территория Церкви, мать-настоятельница здесь вторая после Бога и никакие короли с королевами ей не указ.

Несмотря на то, что едва начало рассветать, жизнь в аббатстве бурлила. Женские бенедиктинские монастыри были столь же распространены по Европе, как и мужские, однако большинство обителей располагались отнюдь не на юге – инокини святого Бенедикта являлись более привычными жителям Франции, Дании или Британии. В Италии наоборот, превалировало мужское монашество (что, по мнению Гунтера, доказывало – здесь женщинам жилось гораздо лучше в миру, нежели в кельях).

Черноризицы, покинувшие храм после часа хвалитн, отчасти отправились в странноприимный дом, выполнявший одновременно роль госпиталя, другие пошли в обширный монастырский сад – ухаживать за растениями, носили воду из колодца с тяжелым воротом, трудились на скотном дворе. Святой Бенедикт полтысячелетия назад, составляя устав будущего ордена, записал, что монаху не подобает быть праздным, ибо праздность (уже являющаяся смертным грехом) лишь фундамент, на котором вырастает уродливое здание неправедной жизни и полощутся языки адского пламени отрицания добродетели и грешных помыслов. Все бенедиктинские монастыри были замкнутыми «экономическими системами», сами обеспечивали себя продуктами и всем необходимым для спокойной и небедной жизни.

Аббатиса вышла на крыльцо, благословила преклонивших колена гостей и позволила им подняться. Худшие ожидания Гунтера сбывались: старая карга с обвисшими щеками, избороздившими лицо морщинами и поросшим темным волосом подбородком. Столь колоритной особе более подходили бы не четки и нагрудный крест, а помело и ступа ведьмы – мечты инквизитора. Дополнял мрачную картину черный орденский наряд.

– Мишель Робер де Фармер, шевалье, – представился рыцарь. – У нас неотложное дело к ее величеству Элеоноре Аквитанской, коя, как нам известно, после долгого путешествия изволит вкушать отдых в вашей славной обители.

– Какое дело может быть у столь молодых людей к почтенной даме? – снисходительно и не без ноток сварливого презрения вопросила аббатиса.

– Послание от ее сына… Иоанна, – сэр Мишель предпочел назвать принца Джона по-латински, что, по его мнению, могло вызвать хоть искру симпатии у единовластной повелительницы монастыря.

– Подайте, – аббатиса вытянула руку. – Я передам.

– Нам приказано вложить депешу в собственные руки королевы, – упрямо наклонил голову рыцарь. – И мы обязаны на словах сообщить ей вести из Британии.

– Шевалье, здесь женский монастырь, – напомнила старуха. – Вам не должно находиться в его пределах более определенного времени. Сообщите мне все, что следует знать ее величеству и я…

– Преподобная Ромуальдина! – на сцену явилось еще одно действующее лицо. На самом деле стоявшие чуть в стороне Гунтер и Казаков давно заметили, как в дверном проеме, ведущем в капитулярную залу, маячил женский силуэт. Причем явно не монашеский – незнакомка носила достаточно яркое мирское одеяние.

На крыльцо скорее не вышла, а выпорхнула девица лет восемнадцати. Темные волосы прикрыты косынкой из бесценного катайского[7] шелка, грудь украшают нити жемчуга, платье с виду простое, однако наверняка обошлось владелице в сумму, за которую можно купить средненькое поместье. Очень большие выразительные карие глаза.

– Что вам угодно, милая? – аббатиса повернулась к девушке и смерила ее таким взглядом, словно на пороге капитулярной залы стояло не милейшее создание, а лично вавилонская блудница, столь старательно описанная Иоанном Богословом. Голос настоятельницы стал ледяным.