Рождение апокрифа

Два года на Тир никто не нападал. Сарацины пытались взять Триполи, держали в осаде лагерь нынешнего короля Иерусалимского Гвидо де Лузиньяна под Аккой, но Тир обходили стороной. В глазах европейцев Монферрат приобрел славу несокрушимого – если уж тирского владетеля боится сам Салах-ад-Дин, значит, есть чего бояться.

Город еще больше усилился, когда Конрад принял христиан, ушедших из Иерусалима, занятого египетским султаном. Теперь маркграф владел самым крупным войском, которое вроде бы следовало использовать по прямому назначению – ну, хотя бы помочь недотепе Гвидо снять арабское окружение с его лагеря. Но Монферрат берег силы. Зачем – непонятно. Может, дожидался, когда прибудут крестоносные короли, дабы влиться в их могучую армию?

Ничего подобного.

Конрад ждал совсем другого.

Ему требовалась корона. И, желательно, не одна.

* * *

Маркграф сидел в своей любимой комнате тирского дворца – именно дворца, не замка. За время беспрерывных войн, начавшихся со времен Первого похода крестоносцев в Палестину девяносто лет назад, город почти не пострадал от пожаров и разрушений, сохранилось множество зданий, возведенных арабами. Дворец когда-то принадлежал местному эмиру, и европейцы – тирские графы, ничуть не брезгуя, поселились в большом красивом здании с витражами, мозаиками и ажурными решетками, позволявшими сквознякам разгонять дневную палестинскую жару. Пышное строение два года назад перешло в наследство Конраду в несколько облагороженном виде: здесь имелась европейская мебель, ковры с вытканными картинами битв, охот, галантных сцен и прочих развлечений франков, подвалы были полны вина, а очень глубоко под землей находился предмет гордости всех владетелей Тира – самый настоящий ледник, где можно было хранить продукты.

Принятые в архитектуре халифата стрельчатые окна выводили на море. Справа гавань, слева кедровые рощи и длинная песчаная полоса, уводящая на юг, в сторону Акки. Бриз, пахнущий водорослями и солью усиливался, но это было даже приятно – после восхода в городе стало не продохнуть, видно над Средиземным морем собиралась гроза.

Казалось, живи и радуйся. Мирный город в твоей власти, купцы исправно платят в казну проценты с прибылей, тебе принадлежит роскошный дворец, титул маркграфа и весьма недурное по нынешним временам состояние. Самый страшный враг всех окружающих – султан Саладин – является твоим другом, его войско не подойдет к Тиру даже на десяток лиг… Конрад имел полное право почитать себя человеком, на котором лежит Божье благословение и печать удачи.

Но сейчас маркграф сидел перед столом-конторкой со многими ящичками и секретными отделениями с видом самым обескураженным и потерянным. Явившись после мессы, выслушанной в храме, переделанном в христианскую церковь из мечети, Конрад обнаружил на столе почту, с утра доставленную из Европы неаполитанским торговым кораблем.

Депеша из северной Италии, от родственников. Сообщение из римской курии для епископа Тира Алинарда – надо будет передать его преосвященству! – какие-то пергаменты от торгового дома Риккарди, вероятно счета. И сложенный вчетверо лист с малоразборчивой восковой печатью, на котором просто и без экивоков начертано:

«В город Тир, что в королевстве Иерусалимском. Графу Коррадо ди Монферрато. Отослано из Пуату, Аквитания».

Монферрат быстро взломал печать и пробежал глазами по латинским строчкам, выведенным уверенной, но быстрой рукой:

«К величайшему сожалению старых и новых недругов, я пока не собираюсь укладываться в могилу. Ценности сохранены, однако разделены на части. Вокруг них околачивается излишне много желающих погреть руки над чужим костром. К Рождеству предполагаю добраться до Констанца – если на то будет воля Господня и дозволение ближних, почему-то проникшихся ко мне сильнейшей неприязнью. Помолись за нас всех и надейся на лучшее. Лично я надеюсь – как, впрочем, и всегда».

Подпись отсутствует, однако дата проставлена: «17 сентября 1189 года по Р. Х. Пуату».

– Объявился, – сокрушенно выдохнул Конрад, аккуратно положив пергаментный листок на стол. Сжечь бы его и поскорее. – Так, сегодня пятое октября, из Иерусалима я приехал два дня назад, значит… Он уже вполне мог погрузиться на корабль, идущий в Константинополь. При удаче путь из Аквитании до Византии занимает месяц. Тогда почему речь идет о Рождестве? Святой Бенедикт и все отцы Церкви! Он же сорвет наши планы! Опять придется откладывать… Или нет? Короли прибудут в Палестину через три-четыре седмицы, если Ричарда не задержит его несостоятельность или глупость…

Конрад, заметив, что разговаривает сам с собой вслух, умолк. Безусловно, во дворце находятся только самые преданные люди, но, как выражался Салах-ад-Дин, «и ветер может услышать тайну, после чего разнесет ее по свету».