Рождение державы

— Это какая Любка? — с удивлением уставился на светленькую зеленоглазку с черными бровями-разлетайками и пушистыми ресницами, которые, правда, сейчас слиплись сосульками от слез. Это была совсем не та маленькая, нахальная и приставучая пиявка, которая от меня всегда чего-то требовала и при этом повторяла: «Ты мой зених». И не та, которую я потихоньку мутузил, давал подзатыльники, толкал в бок и трескал по попе. И снилась мне совсем другая девочка. Сейчас это была вполне сформировавшаяся юная девушка с тонкой, стройной фигурой, но со всеми необходимыми округлостями и выпуклостями в нужных местах. Оказалось, что лягушка обыкновенная превратилась в царевну.

— Любка, а где твои веснушки? — Она опустила на грудь кулачки, улыбнулась сквозь слезы и пожала плечами. Я ее аккуратно взял за талию, притянул к себе и поцеловал во влажные глаза. — Любушка, выходи за меня замуж, я из тебя сделаю царицу.

— Господи! — тихо сказала и уткнулась лбом в мою стальную черненую кирасу. — Я слышала о слове «счастье». Но только теперь знаю, что это такое.

— Кхе-кхе! — громко кашлянул пан сотник.

— Батько! Мамо! Благословите! — Я при всем народе упал на колени и потянул за собой Любку.

Затем мы целовали образы Спасителя и Матери Божьей, вязали с Любкой друг другу рушники (будущая теща сунула один в руки Татьяне, а та передала мне). Несмотря на недоумение и утверждение родителей о необходимости каких-то многодневных церемоний, затребовал свадьбу немедленно. Без смотрин, сговора и «спотыкания» невесты обошлись, а сватовство, как сказал будущий тесть, у нас состоялось почти шестнадцать лет назад. Но от выкупа за невесту никуда не делись, приказал пуд серебра высыпать казачьим семьям на расстеленную на площади скатерть, а пуд отправил к более стеснительной, но более многочисленной части селян — на крестьянский околоток. Обычно выкупные деньги являли собой мелкие медные гроши, но сейчас люди получили по полновесному серебряному талеру, а то и по два. Пусть помнят князя и его княжеский выкуп.

Батька Степан сразу же подсуетился и отправил в мою Каширскую ставку казачка с известием о свадьбе и скором прибытии свадебного поезда. Венчаться решили у меня дома, да и в церковь Любке заходить нельзя было еще несколько дней, чисто по женским делам.

Обоз мы упрятали в усадьбе под охраной, всех прочих моих бойцов расхватали и растащили по хатам местные казаки, ну и мы вечером за семейным столом говорили долго и много. Конечно, об обстоятельствах, при которых меня можно воспринять как сумасшедшего, умолчал, но обо всех мытарствах, начиная с того злополучного дня, когда погибли мои родные и близкие, рассказал. Поведал о своем материальном состоянии, возможностях, делах и планах, чем вызвал немалое удивление всех присутствующих.

Решением покинуть родовые земли и отправляться за море строить новое княжество старики были огорчены, особенно теща, но было видно, с каким уважением на меня смотрят и тесть, и шурин. К концу вечера решил сгладить неприятный поворот в общении и приступил к подаркам. Вытащил золотые украшения с драгоценными камнями, которые Ицхак доработал для меня и моей будущей супруги, и решил разделить на всех. Тесть и шурин получили по перстню, теща и невестка — сережки, сестричка получила один из гарнитуров — рубиновые колье, перстень и сережки, ну а моя милая — изумруды.

Веселье началось чуть ли не с самого утра. Загудело все село. За три свадебных дня из хозяйства пана сотника были изъяты и съедены две дюжины свиней и десяток молодых упитанных бычков, были вытащены из подвалов и выпиты вся горилка, вино и пиво. Даже мне, подначиваемому шутками бывалых казаков, довелось влить в себя добрую кварту, правда, обратно выскочило целое ведро.

На третий день гуляющая молодежь, злая на упившихся музыкантов-бездельников, одному из них на голову надела бубен, а второму в зад засунула дудку. Ну и между собой подрались, конечно, разве свадьбы без этого бывают?

— Ой! Больно ка-а-ак, словно тупым ножом порезалась…

— Все-все, моя милая, — скомкал низ простыни, сам вытерся и устроил ее Любке между ног, затем стер ей ладонью испарину на лбу и стал целовать глаза, губы и грудь. — Больше никогда тебе не сделаю больно.

— А боль уже проходит, — прерывисто прошептала она через некоторое время. — А тот томный клубок внизу живота остался. Мне стыдно признаться, Мишка, но в душе опять чего-то такое делается, даже дышать трудно.

— Все! — Сам был на взводе, с нерастраченной энергией, поэтому резко вскочил с постели. — Нам нужно два дня от этой забавы воздержаться.

— Почему два дня?

— Сама же говоришь, что словно ножом порезалась. Там рана, моя хорошая, и она должна зажить. Хочу, чтобы ты осталась крепкой и здоровой на всю жизнь. А это дело мы с тобой еще наверстаем знаешь сколько раз?

— Сколько?

— Пять тысяч раз!

— У-у, как много!