Рождение государства. Московская Русь XV–XVI веков

Поскольку обретению Великим княжеством Московским государственного суверенитета предшествовало несколько веков ордынской зависимости, то наибольшей популярностью пользуется версия о монгольских корнях российской государственности. Ее сторонников можно найти сейчас и среди либералов-западников, и среди консерваторов — защитников традиционных ценностей.

Почти полтора века назад, в 1870 году, известный историк и этнограф Н. И. Костомаров писал о происхождении власти московского самодержца: «старейший князь заменил собой хана со всеми его атрибутами верховного государя и собственника русской земли». Будучи человеком демократических взглядов, Костомаров возложил ответственность за установление ненавистного ему самодержавия на монгольских завоевателей.

А вот в великодержавной и антизападной концепции «евразийцев» — течения, возникшего в среде русской эмиграции 1920-х годов, — Россия объявлялась наследницей Монгольской империи, а так называемое иго — не только несчастьем, но и хорошей школой для Московской Руси, школой государственности.

Но как только из области философских спекуляций мы переходим в сферу конкретно-исторических исследований, то сразу выясняется, что представление о Московском государстве как о «втором издании» Золотой Орды не находит опоры в имеющихся источниках. Насколько легковесными выглядят попытки обнаружить прототипы структур управления Московской Руси в государствах Чингисидов, можно судить по работе современного американского историка Дональда Островского. В книге «Московия и монголы» (1998) и в предшествовавших ей статьях Островски утверждал, что московские князья XIV века, часто бывая в Орде, воспроизвели у себя виденную там систему управления. Так, дворскому при великокняжеском дворе, по мнению американского историка, соответствовал визирь при дворе сарайского хана, московскому тысяцкому — беклярибек, стоявший во главе армии и руководивший дипломатией, а боярам, входившим в думу при великом князе, — карачи-беи, заседавшие в ханском совете.

В своей рецензии на книгу Островского его соотечественник Чарльз Хальперин справедливо указал на уязвимость приведенной аргументации: московский дворский по своему статусу и функциям никак не соответствовал визирю в исламских государствах; полномочия тысяцкого и беклярибека не вполне ясны из имеющихся источников, поэтому получается уравнение с двумя неизвестными; наконец, боярская дума при московском князе ни по численности, ни по принципам комплектования не соответствовала совету карачи-беев, которых всегда было четверо (за этим числом скрывались космологические представления).

К этим критическим замечаниям можно добавить, что факт заимствования — при отсутствии прямых указаний источников — никак не может быть установлен дедуктивным путем, ведь история сугубо эмпирическая наука — это не математика! Между тем единственным логическим основанием приведенных выше спекуляций Островского является его убежденность в том, что во всех улусах огромной Монгольской империи управление строилось на одних и тех же принципах. Более того, историк явно модернизирует московские политические реалии XIV века, полагая, что князь того времени, словно Петр Великий через три с лишним столетия, мог сознательно вводить у себя органы управления, виденные им при дворе другого правителя.

Не более убедительны и попытки другого американского историка, Ярослава Пеленского, найти прообраз московских (так называемых земских) соборов в монголо-тюркском курултае, а прототип московского поместья — в казанском союргале (условном земельном владении). Созывавшиеся царями в XVI–XVII веках соборы, в которых наряду с церковными иерархами и думными чинами участвовали представители дворянства и городской верхушки, не имели ничего общего с курултаями — съездами родовой знати у кочевых народов. А поместная система, получившая развитие в Московском государстве с конца XV века, после присоединения Великого Новгорода с его обширными владениями, генетически никак не была связана с земельными порядками в Казанском ханстве, покоренном Иваном Грозным в 1552 году. Таким образом, внешнее подобие и поверхностные аналогии не могут служить надежным ориентиром в поиске источника институциональных заимствований.

Если суммировать все, что сегодня известно по упомянутой выше проблеме, то нужно признать, что московские князья (а впоследствии цари) не копировали монгольские порядки и никогда не претендовали на наследие Золотой Орды. Припомним обращенные к Ивану III гневные слова архиепископа Вассиана Рыло, призывавшего великого князя не повиноваться богомерзкому и самозваному царю — хану Ахмату: мог ли православный государь подражать обычаям сарайских правителей, от власти которых он с таким трудом освободился?