Передо мной эти записи. Они открывают удивительную картину, которая в сознании подростка не могла не возбудить противоречивых мыслей. У каждого учителя не меньше отрицательных черт, чем у самого подростка. А у кое-кого из педагогов отрицательных черт значительно больше, чем положительных. Этот факт наводит на размышления о взаимозависимости воспитания и самовоспитания в годы отрочества, а также о видении мира подростком. Способность «мерить на свой аршин» все, что видит подросток вокруг себя, особенно же способность мерить человека – это ступенька развития, которая в большой степени определяет новые мысли, переживания, тревоги, заботы подростка, кажущиеся учителю и родителям неожиданными.
Подросток читает роман, ему встретились размышления о жизни и смерти, и вот его сознание молниеносно пронзает мысль: «Я тоже умру». Эта мысль вызывает смятение, во многих случаях – страдание. Я знал мальчика, который, открыв эту истину, пережил тяжелое нервное потрясение. Он несколько дней сидел на уроках равнодушный ко всему. Ему казалось странным, непонятным: как это люди забыли о том, что все они умрут, как они могут спокойно работать, веселиться, близко к сердцу принимать мелкие житейские дела. Это не какое-то патологическое явление – каждый подросток так или иначе проходит через это состояние; игнорировать сложное психическое состояние, источником которого является мысль о жизни и смерти, никак нельзя.
Хотя в этот период перед учеником раскрываются важные материалистические идеи и его ум обогащается научными знаниями, он сравнительно легко поддается влиянию религиозного мировоззрения, догм, поучений. Никогда не забуду тихого сентябрьского утра, когда до начала уроков ко мне в сад пришел Костя (воспитанники мои учились тогда в восьмом классе).
В глубоких, тревожных глазах парня я почувствовал какое-то горе. «Что случилось, Костя?» – спросил я. Он сел на скамью, вздохнул и спросил: «Как же это так? Через сто лет не будет никого – ни вас, ни меня, ни товарищей… Ни Любы, ни Лиды… все умрем. Как же это так? Почему?..».
Потом, после долгих бесед наших о жизни и труде, о радости творчества и следе, который оставляет человек на земле, Костя сказал мне: «Наверно, счастливее те, которые верят в бога. Они верят в бессмертие. А нам без конца говорят: человек состоит из таких-то химических веществ, нет никакого бессмертия, человек смертей точно так же, как и лошадь… Разве так можно говорить?» В тот миг я еще раз почувствовал всю глубину ответственности за душу человека. Я почувствовал, что в объяснении важнейших вопросов, во всем, что мы несем человеку о человеке, много примитивизма. Действительно, разве можно видеть атеистическое воспитание только в том, что без конца твердить: никакого бессмертия нет, все мы превратимся в прах, как и все другие живые существа? А почему бы не призывать каждого воспитанника утверждать свою личность в чем-то вечном, призывать обессмертить себя делом, которое жило бы много веков? Почему бы не утверждать на этом основании, что в отличие от лошади человек бессмертен, душа его бессмертна, но не в том понимании, как это проповедуют церковники? Беседы с Костей твердо убедили меня, что именно таким путем и нужно идти и не только в воспитании подростков. Нельзя забывать, что у современного человека с каждым новым поколением все больше развиваются тонкие нервные механизмы, что от чувствительности, тонкости, бодрости мысли и сердца зависит его моральное, интеллектуальное, эстетическое развитие.
Развитие тонкости духовного мира человека – одна из первоочередных задач воспитания; и чем лучше школа справляется с этой задачей, тем больше волнуют воспитанников мысли о смысле жизни, об идеале, бессмертии и смерти, нескончаемости вселенной и неисчерпаемости материи и т. д.
Быть чутким к духовному миру ребенка, подростка, юноши, девушки – это одна из важнейших черт педагогической культуры учителя. Я больше всего боялся, что не замечу, не сумею понять, почувствовать сердцем тот момент, тот короткий период, когда в ребенке рождается подросток… Это было прохладным апрельским вечером. Я пошел в школьный сад полюбоваться красным небом на закате (завтра будет ветер) и первым цветом яблони. И вот на аллее встретил Варю. Она шла задумчивая, какая-то сосредоточенная, прижав к груди «Воскресение» Л. Толстого. Варю нельзя было представить без улыбки, без радостной готовности поделиться всем, что есть у девочки на душе. Я ждал, что она подойдет ко мне, защебечет, расскажет о какой-нибудь своей тайне. Но случилось не так. Она еще крепче прижала к груди книгу, смутилась, сжалась. Казалось, она боялась, что я увижу ее мысли. Я почувствовал, каким большим внутренним усилием она погасила улыбку в своих глазах. Глаза Вари стали глубже, задумчивей, печальнее. Ей не хотелось со мной говорить, девочке хотелось побыть наедине. Сердце мое забилось радостно: как хорошо, Варя, что я заметил ту минуту, когда ты уже не девочка, а девушка…