Рождение греческого полиса

Противоядием против этого зла явилось своеобразное, опытным путем найденное взаимодействие новаторской, исполненной радикального рационализма инициативы, носителем которой выступала личность, с некоторыми элементами традиционного плана — своего рода якорями спасения в море непрерывных политических метаморфоз. Первым в этой связи Хейс называет оракул Аполлона Дельфийского, который, сохраняя опору на выработанные ранее общеэллинские культурные ценности (традиции «национального единства»), стал на заключительной стадии архаики важнейшим авторитетом в делах Эллады. Затем — общеэллинская группа «мудрецов» (σοφοί) с выходившими из их среды устроителями гражданских дел — эсимнетами. Деятельность последних заключала в себе реализацию особенного политического разума, опиравшегося не на помыслы отдельного, ограниченного рамками полиса гражданского коллектива, а на традиции и потенциал всей греческой нации.

На этой общеэллинской ноте автор и завершает свой анализ архаического времени. В общем он оценивает это время как важный период в истории греческого народа, исполненный самостоятельного, оригинального содержания. Начальная стадия этого периода была отмечена возникновением общегреческого национального единства (в его культурном выражении), на заключительную падает возникновение микрокосма городов-государств, полисов. Самостоятельное существование этих последних не исключало, однако, сохранения греками известной сущностной целостности, что стало позднее платформой для отражения совместными усилиями персидской агрессии.

Работы Берве и Хейса на первый взгляд выглядят весьма различными. Для Берве характерно концентрированное внимание к вкладу аристократической сверхличности в формирование греческого полиса. У Хейса развитие греческого общества в век архаики очерчено и шире и богаче: тут и тема национального единства, и возникновение городов-государств. и особенное взаимодействие исполненной новаторского порыва личности с элементами старого порядка. Однако, по глубинной своей сущности, обе эти работы — одного плана. Их авторов интересует не столько объективная история общества в его фундаментальных социальных и политических институтах, сколько роль субъективного творческого начала: аристократической личности —у Берве, аристократической элиты прежде всего, но затем также и отдельной личности,—у Хейса. Этот избирательный подход к элементам исторического процесса, сужающий поле зрения до эффектной, но одинокой фигуры аристократа или, что в принципе не меняет дела, аристократического сословия и соответственно оставляющий в стороне и явления социально-экономической жизни (включая становление города в социологическом смысле слова), и формы политического быта, и роль такого объективного оппонента знати, каким был демос, и самое социальную борьбу, о которой так часто упоминалось в общей форме, — такой подход не может не вести к искажению исторической картины, а стало быть, должен восприниматься не как новая дорога к истине, а как отклонение от нее.

Между тем пример специалистов, представителей ранее наиболее авторитетной школы, оказался заразителен, и вскоре уже целая когорта исследователей из разных стран двинулась на штурм классической концепции античной истории, в частности и архаического времени. Остановимся на трудах М. Финли и Ч. Старра, едва ли не самых крупных представителей лидирующей теперь англо-американской историографии, чьи идеи, в свою очередь, оказали большое воздействие на развитие мирового антиковедения в последнее время.[29] Наш обзор целесообразно будет сконцентрировать вокруг двух тем, безусловно наиболее важных в проблематике архаического времени, — темы источников и темы полиса.

Сумму взглядов, развитых новейшим направлением на предмет источниковой базы, великолепно представил Ч. Старр в работе, специально посвященной методу реконструкции архаической эпохи (под этой последней Старр, подобно Хейсу, понимает всю промежуточную эпоху Темных веков —от крушения микенской и до рождения новой греческой цивилизации, приблизительно с 1100 до 650 г. до н.э.).[30] Старр начинает с критики утвердившегося в науке метода, который, на его взгляд, характеризуется отходом от принципов строго научного исследования, разработанных некогда Б.-Г. Нибуром и Л. Ранке, и сводится к стремлению сохранить сколько возможно из античной (эпической) традиции, интерпретируемой с позиций наивного рационализма, в духе, скажем, Гелланика Лесбосского, а не Геродота и Фукидида.[31] Старр развивает против этой укоренившейся манеры целый ряд возражений.

1) Ученые во что бы то ни стало пытаются выявить в древнейшей эпической традиции историческое ядро, а между тем совершенно неясен критерий отбора, отделения исторически вероятного от недостоверного (так ли уж совершенно неясен?).

2) Вообще информативное значение эпической традиции, сохраненной, а потому и искаженной, благодаря устной передаче (но почему безусловно устной?), весьма проблематично.