Рождение и гибель цивилизаций

С их помощью русские творцы подходили к пониманию высшего порядка, скрытого за внешним хаосом природы и в загадочной человеческой натуре. Обнаруживая такой порядок, они воссоздавали его в своих творениях. Искусствоведы отмечали, что «композиционное решение «Соснового бора» Ивана Шишкина было близко к естественному строю пейзажа, наблюдаемому в натуре». Ритм «моря» в опере Римского-Корсакова «Садко», по словам музыковедов, преобразовывал «слепую, беззаконную стихию в стройную систему, хаос — в космос». Они писали, что «Корсаков создал — и это было подлинным открытием — новый Музыкальный образ моря, дивную в своей простоте ритмическую формулу волн, бегущих на бескрайнем просторе».

Русские поэты и писатели словно предлагали своим читателям оптический прибор, с помощью которого можно точно разглядеть мелкие детали, тончайшие переходы красок, мелодий, внутреннее состояние человеческой души. Такой прибор позволял уловить внешне незаметное, обыденное, но очень существенное явление, а следовательно, лучше понять происходящее. Голая степь, через которую проехали без происшествий герои повести Чехова, превращалась им в сказочное царство, в котором жили интереснейшие люди. Психологическая установка на постоянное внимание к «тонким, почти невидимым чертам», о которых писал Н. Гоголь, стала важным элементом творческого сознания России. Слова «наблюдательность и наблюдательность», которые Иван Павлов приказал начертать на фасаде своего научного центра, определяли один из важнейших методов изучения мира учеными, писателями, композиторами, художниками России.

Вместе с тем новый инструмент познания мира обладал не только достоинствами совершенного микроскопа и фотоаппарата. Безупречно реалистичные произведения были плодами свободного творческого воображения. Наиболее обобщающие идеи русского Возрождения, как во времена аналогичного явления в Западной Европе, были изложены не в виде общественных теорий, а в художественной форме. Сюжеты литературных работ, предельно правдивых в описании социальных условий опирались не на статистически вероятное развитие событий, а на исключительный исход, возможный лишь по логике творца. Русские пейзажи, точные с точки зрения географии и ботаники, изображали сцены, которые зритель не смог бы наблюдать в натуре: верно воспроизведенные детали природы соединялись воображением творцов в захватывающие, сказочные картины.

Дотошная внимательность к реальным деталям у Гоголя органично сочеталась с безудержной фантазией. На полотнах Васнецова появлялись Илья Муромец и другие богатыри из русского эпоса, витязь, стоящий на распутье перед дорожным камнем, Иван-царевич, едущий верхом на волке. Реалистичное воспроизведение звуков моря а «Садко» служило музыкальным фоном для сцен у морского царя. Поиск жизненной правды вел к той грани, где невозможное становилось вероятным, а мечта и сказка становились былью. Непризнание границ, разделяющих мир на «допустимое для познания» и «закрытое», давало русской мысли, в том числе и научной, полную свободу для перемещения во времени и в пространстве.

Усовершенствованный способ интерпретации языка природы, в том числе и человеческой, позволил деятелям русской культуры узнать волшебное слово, открывавшее им двери в иные миры, наглухо закрытые для цивилизации, которая оторвалась от природы и народных корней. Вместе с тем способность русских мыслителей свободно перемещаться в другие человеческие миры, разгадывая их устройство и законы их конструирования, было плодом таких качеств русского народного сознания, как расовая и национальная терпимость, готовность к социальному сотрудничеству. Способность увидеть мир глазами человека иной культуры стала возможной благодаря неприятию иерархии ценностей, в соответствии с которой социальные, национальные и иные миры однозначно делились на «высшие» и «низшие», «передовые» и «отсталые». Умение входить в чужие душевные миры позволяло русским офицерам Толстому и Лермонтову, сражавшимся против народов Кавказа, видеть ситуацию глазами своих противников, понимать их «кодекс чести». Толстой, Тургенев и другие дворянские писатели могли не только правдиво описывать крестьянскую жизнь, но прочувствовать и передать боль и радость сельского жителя. Русские писатели сопоставляли судьбы «маленьких людей», таких как гоголевский Акакий Акакиевич и Евгений из «Медного всадника, с государственными делами, и такое сопоставление заставляло задумываться о цене, которую человек должен платить за величие цивилизаций. «У нас, — говорил Версилов, — создался веками какой-то еще нигде не виданный высший культурный тип, которого нет в целом мире — тип всемирного беления за всех».