Рождение Клеста

Я, проклиная девичью болтливость (хотя девушка, скорее всего, была не при чём), пригляделся к старухе повнимательней. Ну, да: коричневые, иссохшие от работы и жизни руки с широкими, натруженными ладонями, такое же коричневое лицо, потемневшее от беспощадного летнего солнца и старческих пигментных пятен. Вся её кожа — в дряблых морщинах: бабка, похоже, самую тяжёлую крестьянскую работу давно уже не выполняла. Широкое, добродушное лицо с широким носом и двойным подбородком: когда-то хозяйка была довольно упитанной женщиной.

Старуха ощутимо горбилась, придерживая поясницу. Что ж, обычная такая крестьянская болезнь. Но ведь наша Солнышко, которая, глазом не моргнув, заштопает самую страшную открытую рану, — она ж по таким хворям не мастак! И что теперь нам делать, как врать и выкручиваться? Похоже, даже бесшабашный Малёк проникся ситуацией и как будто кол проглотил, выпучив беспомощно на девушку глаза. Наша байка предполагала, что в каждой деревне мы будем говорить: мол, едем на постоянное жительство в другую, причём стоящую в стороне от нашего настоящего пути. Но мы как-то не подумали, что к нам начнут в первый же день приставать, требуя исцеления… У них тут что, со своими знахарями совсем туго?

— Конечно, бабушка, ну, конечно, помогу! — воскликнула жизнерадостная Солнышко, широко улыбаясь, сверкая жемчужными зубками. — О чём речь?!

Она сорвалась с места и бросилась к телеге:

— Ребята, помогите принести пару кувшинов…

Ах ты, мать честная! А ведь в наших горшках не только адское варево, но и кое-что другое… Я судорожно выдохнул; было видно, что и Малёк опустил плечи, выпуская воздух. Чёрт, чёрт, чёрт! Мы вязли в знахарстве всё глубже и глубже!

Однако, мы послушно понесли два горшка в дом, вслед за девушкой, и поставили их там на стол. Солнышко мигом откупорила один из них, окунула в него пальцы и лихо брызнула жидкими пахучими каплями в печь, на тлеющие угли, задвинув потом заслонку, чтобы дым в трубу не вытягивало.

— Мальчики, уходите. Я сейчас колдовать буду. Потом сама позову, как всё закончится.

И даже в спину нас подталкивала, к выходу. Она казалась возбуждённой и воодушевлённой; черепушки весело болтались на её шее, постукивая по её пышным булочкам.

— Да уж, шустрая девка, — сказал я, сидя на крылечке, и рисуя кончиком башмака, подаренного Ухватом, короткие линии в пыли.

— Она хорошая, — сказал вдруг Малёк, и я изумлённо на него вытаращился: уж не ослышался ли я? И это правда тут сидит мой циничный друг, а не его морок?

— В кои веки ты хоть про кого-то сказал хорошее слово, — не мог удержаться я. — Да что с тобой сегодня такое? Влюбился, что ли? — и я даже в шутку подтолкнул его в плечо.

Малёк отмахнулся от меня, как от несерьёзного человека, и продолжал задумчиво пялиться куда-то вдаль, поверх бабкиного забора и соседских крыш.

Мы помолчали. Хорошо вот так сидеть в компании с человеком, с которым и помолчать можно о чём-то своём. И при этом прекрасно ощущая присутствие друг друга.

Сидели мы час, наверное. Потом на крыльцо вышла подуставшая девушка, вытиравшая руки какой-то тряпкой, повесив её потом на торчавший из стены ржавый гвоздик:

— Ну, всё. Можно ехать. Забирайте кувшины. Я бабке сказала полежать часок, так что вы её не тревожьте.

Мы забрались на телегу, уложили горшки и поехали. Я прикрыл за нами покосившиеся ворота.

В этой деревне мы ещё напоследок прикупили овса, — по настоянию девушки, немало в жизни покочевавшей и видевшей лошадей не только на лубочных картинках.

Солнышко, показывая нам позеленевшие пальцы, которые ей так и не удалось отмыть с первого раза, весело болтала нам о том, как лечила старушку: уложила её на лавку, задрала платье и массировала ей голую поясницу, натирая жидкостью из горшков. При этом несла всякую ахинею про звёзды падучие и море кипучее, благо дым из печи немало способствовал разогреву творческой фантазии.

— А, это… вдруг бабке это не поможет? — настороженно спросил Малёк.

— Ну, и что? — весело отмахнулась девушка. — Она что, за телегой нашей в погоню побежит?

Мы все облегчённо засмеялись.

— И как это ты всё это придумала? — спросил я, отхохотавшись.

— Ничего не придумала, — фыркнула Солнышко. — Знаешь, сколько раз к нашему полковому фельдшеру приходили из деревень, чтобы попросить кого-нибудь вылечить? Конечно, в их понимании он же был учёный человек… Академик! Он и лечил, как мог. «Главное, — говорил, — быть абсолютно в себе уверенным. Никаких сомнений. Плюй там, пляши, что хочешь делай — только не сомневайся, и всегда тверди, что непременно поможет. Люди, — говорил, — они такие: они сами себя внушением вылечить могут. А если уж твоё лечение не помогло — что ж, значит, Нечистый оказался сильнее.»

— Шарлатаном, что ли, был наш фельшер?! — изумился Малёк. — То-то я думаю, почему он моровку смолил так не по-детски!