Рождение Клеста

— Ну, что ж, раз так… — и заводила глянул через плечо.

Мы с Мальком всё прекрасно поняли и врасплох не попались: отбили копьями пару ножей, довольно ловко брошенных из-за деревьев. Разбойники сдуру кинулись на нас, ни капли не сомневаясь, что от летящего ножа нет спасения. Первый же напавший напоролся на моё копьё и отлетел, отброшенный моей ногой — это я так остриё от тела освобождал, чтобы не застряло. Уселся на дорогу, изумлённо разглядывая распоротый живот, запихивая вываливавшиеся кишки вовнутрь перемазанными кровью пальцами.

Второго я чиркнул острием по лицу — и он тоже к драке охладел. Малёк легко убил третьего, проткнув его копьём насквозь, успел выхватить с повозки меч, догнать и прикончить им четвёртого ударом по затылку. Заводила уже улепётывал в лес — только шум стоял; судя по всему, метавший ножи составил ему компанию.

Я прижал к дереву остриём копья раненого в лицо:

— Кто вас подослал? Из какой деревни?

— Не знаю я… сказали — я и пошёл…

— Выбирай: или ты жить будешь, или — он, — я кивнул на раненого в живот. — Так кто?

— Пресветлым клянусь: не знаю!

— Ну, как знаешь…

— Стой, стой, погоди: Пасечник нас навёл!

— Какой пасечник?

— Ну, из той деревни, где вы ночевали…

— А вас послал сюда ваш староста?

— Не, не он. Староста не при делах: он не в доле. Нас Хромой послал, Пасечник всегда ему весточку посылает.

— Хрен тут вас поймёшь! — и я проткнул задержанному ногу.

— А-а-а-а-а-а!!! Ты же обещал!..

— А я тебя и не убил. Будешь теперь вторым Хромым…

Он, корчась, начал обзывать меня всякими обидными словами, но мне было на него наплевать.

В очередной деревне, встреченной нами по дороге, я рассказал тамошнему старосте про нападение, про Хромого и Пасечника, про оставленных на дороге двоих раненых. Тот поохал, покивал, пообещал разобраться и покарать, но на его предложение переночевать я ответил категорическим отказом. Хрен его знает, что тут у кого на уме. Мы уж в лесочке поспим — зато глотки целее будут.

После стольких мытарств по степям мы впервые заночевали в лесу. И насекомые тут стрекочут не так надоедливо, и воздух совсем другой, родной…

— Если бы у них луки были — хана бы нам, — Малёк всё никак не мог отойти от лесной стычки, а выпивки не имелось.

— У нас ведь и щиты есть. Забыл? — лениво ответил я, не желая бросать наслаждение упоения мягкой ночью.

— Надо их будет всегда держать наготове.

— Луки — они у охотников. Если у человека есть лук, то с голоду он не умрёт, и душегубством заниматься не пойдёт.

Послышались всхлипы. Нашу неунывающую спутницу прорвало всё-таки.

— Солнышко моя, ты что?! — вскинулся Малёк и принялся гладить свою подругу.

— Мальчики, я так больше не могу… нападают, нападают, нападают! Я устала… сил больше нет…

Меня словно по сердцу резануло: мы с Мальком могли дойти хоть к чёрту на кулички, но у Солнышко запас прочности уже заканчивался. Мелькнула мысль: быть может, оставить её в следующей деревне? А что: мы своё слово, данное нашему сотнику, исполнили: спасли его дочь от жизни под нихельцами. Если вспомнить, чем кончил Мясник, то, быть может, и от чего-то ещё более страшного. Её там откормят на молоке и сметане, а за её умения на руках будут носить, и нам будет спокойнее.

Я, почти не думая, озвучил свою идею…

Ох, зря, зря! Ребята, не торопитесь никогда молоть языком: лучше сначала сто раз подумайте, тем более — в разговоре с женщиной. Даже если сто раз уверены в своей правоте. А, если тут каким-то боком лямур замешан, — вообще лучше помолчать. Уверяю…

Девушка сразу замолчала, а потом они на пару с Мальком так меня отчехвостили, что я и не рад был своей свежей идее. Кажется, городская барышня вовсе не желала проводить остаток дней в деревенской глуши среди брехливых собак и обнаглевших свиней, валявшихся прямо на тропинках, думая про величину удоя у кур и переживая, почему овцы не несутся в срок: ей это казалось страшнее разбойничьих ножей. Моё смущённое мычание, что, мол, она могла бы работать по профессии, было прервано презрительным фырканьем, что, мол, приёму родов у коров её не обучали. Хм, зачем же так оскорблять крестьянок??? А Малёк, тоже мне друг! — бабёнке своей подпевает. Сказал бы я, какой друг ему товарищ, да ведь эти строки и барышни могут читать…

Ну, хотя бы горшками в меня швыряться не стали — уже хорошо. Если бы мы раскидали золото по ночному лесу, то в столице нас точно бы не поняли.

— Ну, тогда нечего хныкать! — подвёл я итог этого бурного обсуждения.

Больше всего я боялся, конечно, того, что, вот придём мы в столицу, а война — проиграна, и там сидят нихельцы. Но обошлось: Нихелии для решающего штурма сил уже не хватило.

Тем не менее, соваться в город, который, как мы с Мальком прекрасно помнили, кишмя кишел ворами, уличными головорезами и просто прохиндеями, почувствовавшими раздолье в тяжёлое военное время, с телегой, отягчённой золотом, казалось бесспорным безумием. С тяжёлым сердцем я взял из ханской оплаты лечения пару золотых и решил идти в столицу один — добиваться аудиенции у министра финансов, как меня подучил Ухват. А друзья остались в деревне недалеко от города.