Рождение Клеста

— Эти колья мешают патрулированию между палисадами! — фальцетом выкрикнул посланный, почти мальчишка.

— Да с фига ли?! — десятник широко развёл руками. — Цепочкой вполне пройдут. А нам всё какая-никакая лишняя защита.

— Мне рассуждать не положено! — раздражённо тявкнул этот желторотый щенок. — Мне приказ передать велено! А невыполнение приказа в военное время — трибунал!

Пацана прямо-таки распирало от гордости за своё право командовать. Крыть нам было нечем. Десятник фыркнул густой соплёй и отплюнул её так, резко мотнув своим лысым черепом, что она долетела почти до реки. Гонец опасливо проводил взглядом этот ловкий плевок. Мы — тоже, все такие задумчивые.

— До утра вам срок! — выкрикнул пацан петушком и поспешно удалился прочь, от греха подальше.

— Да пошёл ты… — тепло напутствовал его наш десятник.

— Чё вылупились?! — гавкнул он уже на нас. — Разойдись! Завтра утром и начнём… бога душу мать!

Вот зря он Бога задел… ох, зря!

— Подъём! Подъём! — сквозь блаженный сон донёсся до меня рёв нашего отца-командира, и я никак не мог сообразить, откуда взялся этот знакомый голос, так как мне снилась Хелька, а вовсе не наш славный полк.

Однако, выучка Учителя и некоторый опыт пребывания в штрафном десятке научили меня вскакивать быстрее, чем соображать. Я краем глаза успел заметить, что Профессор получил пинок под рёбра, а мои руки в это время сами по себе схватили щит и меч, заодно напялив шлем на голову.

Студента ударом здоровущей ноги отбросило на палисад, и его тело отскочило от него, как мячик от стенки. Он вылупил на меня мутные, бессмысленные спросонья глаза, а я, спасая его от новых ударов, отрезал его своей спиной от десятника и заорал уже сам:

— Просыпайся, мать твою!.. Сгоришь ведь!

И кричал я так совсем не шутки ради: наш палисад действительно горел! Причём настолько ярко, что от частокола на нас упала угольно-чёрная тень — темнее самой ночи!

Но как, как мы проморгали, что нам подпалили задницы?! Я сквозь сон слышал, как о брёвна разбивали керамические горшки, но мне снилось, что эти горшки разбивают, хохоча, Хелька с подружками, и только потом меня поднял десятник.

— А?! Что это?! — растерянно суетился Профессор.

— Я одного гада всё же пилумом пришил, — злорадно похвалился Малёк. — Куда охрана смотрела?!

— К бою! К бою! — орал десятник на тех, кто ещё не вооружился.

— Мамочка, мамочка!.. Не хочу!!! Мама!

— Я тебе дам мать! Я так твою мать!..

— Осподи, осподи, Пресветлый, спаси нас и сохрани…

— Хватай копьё, олух! — это уже я. — Войну проспишь!

— Эхма! Ну, всё, кранты, тушите свечи: недолго фраер танцевал…

— «Негасимый огонь», — догадался Малёк, понюхав воздух. — Вот гады…

Над нашими головами пролетели огненные шары. Это оказалось неожиданным: как будто кто-то наверху рубанул по ночной темени, разрезая мрак лезвием летящих копий, к которым была примотана ветошь, щедро пропитанная маслом или смолой, горевшая не хуже «негасимого огня». Я глянул поверх палисада: на том берегу стояли шесть баллист, выпускавших залп за залпом огненные копья. Эти баллисты уголовники увидели раньше меня — вот и запели песни про короткие танцы…

Хм, а в Нихелии не дураки живут… Баллисты дешевле катапульт или требушетов, и, даже если мы в отчаянной атаке прорвёмся на вражеский берег и уничтожим их, то убыток будет невелик. А защищают эти баллисты лучники, укрытые за высокими щитами из досок. Наверняка в лесочке ещё и конница укрыта.

А вред нам эти машины причиняют ощутимый. Наш первый палисад полыхает, огонь уже выше верхушек пляшет и озаряет всё вокруг, подсвечивая врагам цели. Баллистарии с того берега бьют по нам, как на учениях, норовя попасть во вторую и третью линию палисадов. Стреляют не «негасимым огнём», а «по правилам» — горящей смолой, но воды для её тушения всё равно нет.

Солдаты по команде вырывают копья, вонзившиеся в частокол, бросают их наземь, накрывая своими же доспехами, чтобы задушить жирное пламя. Стоял ад кромешный: в темноте, разрываемой всполохами чадного огня, бегали голые по пояс люди, что-то орали, чтобы привести в чувство себя и других, воевали с огнём, как будто бы желая погрузить мир в спасительную темноту. Кого-то выпущенным копьём пригвоздило к частоколу: человек только вякнул — и вот уже его пришпиленное тело лишь слегка подрагивает, как будто бы ему и горящая ветошь нипочём… Кто-то, обожжённый, орёт так, словно пытается всю свою душу перед нами вывернуть; малахольные студенты из нашего десятка пали наземь, затыкая уши ладонями, породив новый поток ругательств от десятника.

Мы с Мальком уже знали, что дальний обстрел — это на войне не самое страшное. В Греплесе нам пришлось стоять под обстрелом из требушетов и катапульт; видели мы и зажигательные снаряды, и обычные камни. Поэтому полёт огненных копий казался нам сущей ерундой. Ну, убило одного, ну, обжёгся кто-то — это ведь ещё не поражение в битве, а горящую паклю быстро потушат.