Рождение мексиканского государства

Основную массу восставших составляли крестьяне-индейцы, горнорабочие, ремесленники и прочий трудовой люд городов, мелкая городская буржуазия. К ним присоединилась часть интеллигенции, офицерства, чиновничества, низшего духовенства. На первых порах многие представители креольской помещичье-буржуазной элиты тоже примкнули к восстанию, рассчитывая использовать его для свержения ненавистного испанского господства. Однако ход событий довольно скоро привел к изменениям в соотношении сил.

В занимаемых ими городах, селениях и асьендах повстанцы расправлялись с попадавшими в их руки крупными чиновниками, помещиками и купцами, не успевшими бежать. Некоторых убивали, других арестовывали, принадлежавшие им кукурузу, скот, различное имущество конфисковывали, а частично уничтожали. Такая судьба постигала не только уроженцев метрополии, но зачастую также и состоятельных «американских испанцев», особенно богатых помещиков-креолов.

Если для некоторых руководителей восстания, принадлежавших к привилегированным слоям колониального общества, главной задачей являлись ликвидация испанского господства и завоевание независимости, то для массы их сторонников, и прежде всего для индейского крестьянства, не меньшее, если не большее значение имели социальные цели, устранение феодально-крепостнического гнета и борьба против его носителей, кто бы они ни были. «Таким образом, — как справедливо отмечает мексиканский историк Луис Чавес Ороско, — война за независимость с самого начала приняла характер классовой борьбы… Это было восстание всех угнетенных против всех угнетателей»^{31}.

Указанное обстоятельство и определяло в конечном счете расстановку сил. Против восставшего народа выступили не только колониальная администрация, католическая иерархия во главе с высшим духовенством, испанская знать и другие круги, связанные с метрополией. В том же враждебном революции лагере оказались вскоре в значительной своей части и принадлежавшие к имущим классам уроженцы Новой Испании — большинство местных помещиков и купцов, многие чиновники и офицеры. Еще в период боев за Гуанахуато немало богатых креолов вместе с испанцами оказывали яростное сопротивление повстанцам. Настроения креольской верхушки нашли свое выражение также в позиции, занятой муниципальными органами некоторых крупнейших городов. Так, аюнтамьенто Веракруса 6 октября публично осудил восстание и заверил вице-короля в своей полной поддержке. Две недели спустя аюнтамьенто Мехико обратился к населению вице-королевства с воззванием, в котором выражались верноподданнические чувства по отношению к испанской монархии и содержался призыв сохранять верность королю^{32}. Однако определенная часть креольской элиты предпочитала выжидать исхода борьбы, не примыкая пока ни к той, ни к другой стороне^{33}.

Внутри руководящего ядра патриотов не было единства. Идальго понимал необходимость социальных преобразований в интересах широких масс и потому сразу же, наряду с требованием «восстановить священные права, дарованные мексиканцам богом и узурпированные жестокими и несправедливыми выродками-конкистадорами»^{34}, выдвинул лозунг возврата экспроприированных у крестьян земель. Возглавив народное восстание, он стремился к его дальнейшему расширению и углублению. Именно по этой причине планы Идальго внушали такой страх и ненависть колонизаторам. Епископ Абад-и-Кейпо прямо указывал, что в случае победы восставших огромная масса индейцев, метисов и неимущих креолов, составляющая девять десятых всего населения, немедленно выступит против зажиточной верхушки. Он писал, что Идальго пытается внушить индейцам, будто они вправе считать отнятые у них испанцами земли своими, и обещает вернуть их прежним владельцам. Эту же мысль высказал архиепископ Лисана-и-Бомон^{35}. Эдикты об отлучении Идальго осуждали его не столько за мнимую «ересь», сколько за то, что он поднял «мятеж» и пытался изменить систему землевладения.

Что же касается Альенде, братьев Альдама, Абасоло и некоторых других военных руководителей повстанцев — кадровых офицеров и выходцев из креольской помещичьей среды, то они вовсе не желали подъема массового движения. Им были чужды социальные задачи начавшейся революции, в которой эти люди видели лишь вооруженное выступление с целью освобождения от испанского господства. В принятом 24 сентября постановлении аюнтамьенто Сан-Мигеля, возглавлявшемся Игнасио Альдамой, указывалось, что конфисковано может быть только имущество гачупинов, но «ни в коем случае наших соотечественников»^{36}.