Рождение мыши

Она подошла к столу и увидела в зеркало, какое у нее лицо. Губы улыбаются, а глаза плачут. О чем? О себе? О Николае? О том, что этот худой дядька так похож на него? Она вдруг рассердилась! Ну и похож, да, похож, и всё! Поэтому ты и лезешь к нему, поэтому ты только и думаешь о нем! Вот даже о Николае не можешь его спросить. И зря ты кричишь: «нет, нет, нет!» Брат твой осёл все равно лягается! Вспомни-ка свои сны! Думаешь о Николае, а вспоминаешь что? Бессовестная. А твоя дружба с ребятами! С Мишкой! Все это, голубушка моя, сублимация, и больше ничего. Выходи замуж и перестань играть в куклы.

Она села и сдавила виски. Лицо у нее пылало. Она говорила Николаю, что уже не может жить без него, но он никогда не объяснялся ей в любви. Он никогда не расспрашивал ее ни о чем. Он даже и «моя любимая» сказал ей только однажды, перед разлукой, и вот, все-таки… все-таки.

Она сидела и плакала и от горя, и от унижения, а возле ножки стола лежал дохлый краб, и она видела, что он мертв, и ей было так душно и нехорошо, что она думала — вот-вот у нее не выдержит сердце и остановится.

*

Да, в куклы нужно перестать играть — пора!

На другой дань ребята, как обычно, провожали Нину со спектакля. Было шумно и очень весело, но возле самого санатория, прощаясь с ними, Нина вдруг задержала руку Миши и тихо сказала:

— Мишенька, вас дома не хватятся? Ну, подождите тогда, я сейчас… — и быстро пошла по дорожке.

Мишка запыхтел и сел возле фонтана.

Была безветренная лунная ночь. Каменные ворота казались голубыми. Тополя, тоже голубоватые, ясно выделялись на зеленом небе, а дальше за обрывом дышало и вспыхивало темное море с дрожащей лунной дорожкой посередине. Косо носились бесшумные летучие мыши. Мишка стал смотреть на них, и тут подошла Нина. На ней был белый пушистый джемпер с двумя мягкими шариками на груди. В руке она держала замшевую сумочку.

— Вы знаете, Миша, — оживленно сказала она и сунула в руки Мишке сумочку, — а краб-то ваш жив!

— Ну-у? — очень удивился Мишка.

Она счастливо засмеялась.

— Вчера я думала, что он уже готов, а сейчас тронула, а он поднимает клешню — неделю без воды, а? — И она взяла Мишку под руку. — Миша, вы ведь взрослый, мужчина, а я ужасная трусиха, проводите-ка меня на кладбище. Хочу посмотреть эту мраморную девушку при луне — говорят, замечательно хороша. Так проводите меня?

— Провожу! — буркнул Мишка.

Она помолчала и спросила:

— Вы сейчас в пятом?

— Да.

— Ну вот, — улыбнулась она, — через пять лет вы уже кончите школу и приедете ко мне в гости таким потрясающим мужчиной!

Он повернул голову и посмотрел на нее.

— И я скажу: «Миша, дорогой, как же вы выросли!» А вы ответите: «А вы-то как постарели, Нина Николаевна, вот паутинка возле глаз, в волосах белые ниточки».

— Что вы говорите! — бурно возмутился Мишка.

— А я вам отвечу: «Мишенька, вы их только потому и не замечали раньше, что сами были мальчиком, а они были». — Она откинула волосы и показала белую прядь. — Видите, какая я старенькая. — Она обняла его за плечи. — Когда вам будет столько же, сколько мне сейчас, я стану играть одних старух.

Тут Мишка вырвался, и лицо его передернулось.

Она тихо засмеялась и поймала его руку.

— Но ведь до этого еще далеко! Не обижайтесь, Миша, давайте лапу. Мы же друзья на всю жизнь, правда?

Памятник был в самом деле очень хорош. На мощном черном пьедестале — при месяце на нем все время вспыхивали быстрые лиловые искры — парила нежная женская фигура. Была ли это сама умершая или только тень ее прилетала к этим печальным камням, — трудно было понять замысел художника. Девушка стояла с опущенной головой, глаза ее были полузакрыты, а руки бессильно опущены.

— Тут и стихи есть! — сказал Мишка.

Нина наклонилась.

«Явись, возлюбленная тень,

Как ты была перед разлукой!» —

молил кто-то умершую.

Тут Мишка быстро и испуганно шепнул:

— Нина Николаевна!

Она обернулась: он!

— Здравствуйте, Нина Николаевна, — сказал он, кланяясь. — Вот неожиданная встреча!

— Да, очень неожиданная, — подчеркнуто сказала Нина. — Вы что же, тоже гуляете?

— А вот видите, — он показал на «лейку», — хочу снять этот памятник при луне, не знаю только, что выйдет.

— А ничего не выйдет! — буркнул Мишка. — При луне надо, знаете, какую выдержку?

— Да? — спросил он доверчиво.

Нина крепко держала Мишку за руку и холодно смотрела на Макарова.

— А вы сами снимаете? — почтительно спросил он Мишку.

— Ну как же! Он с меня сколько снимков сделал, — ответила за него Нина и с материнской гордостью перебрала Мишкины волосы. — У него есть «Пионер».

— А-а! — серьезно кивнул Макаров. — Да-да-да! Знаю эту систему.

— Нина Николаевна на следующее лето привезет «ФЭД». Вот тогда мы и будем снимать, — запальчиво сказал Мишка.

— Так то на следующее лето! — кротко улыбнулся Макаров. — Нет, вы уж снимайте Нину Николаевну сейчас. — Он снял с груди «лейку» и подал ее Мишке. — Прошу вас, настоящий «Цейсс» сорок второго года. Берите, берите, Миша. Это на память о крабах.

Мишка молчал.

— Нина Николаевна, ну уговорите же вашего друга не смущаться.

Нина подумала: «Да и Николай бы сделал так — ему никогда ничего не было жалко».