Рождение мыши

Тут было все так же, как и десять лет тому назад, — те же пыльные кусты, скучный стриженый газон, серый ящик, срезанный как гроб, а возле него песок и метла, фонари, круглый памятник посередине — и сидит напротив памятника нянька, держит на руках мальчишку, а мальчишке три или четыре года, у него блестящие, как у котенка, глаза, и он с удовольствием смотрит на худого дядьку, что сидит рядом на скамейке. А дядька не то пьяный, не то тронутый, все время гудит и улыбается. Нянька посмотрела-посмотрела, да и сказала мальчишке: «Иди, милый, гуляй — вот Анечка с совочком вышла — иди скорее, милый!»

Часов десять утра. Пасмурно и тихо. Солнце в теплых тучках. Позвякивая, прошел голубой обтекаемый трамвай и остановился. Соскакивают пассажиры, у всех свои дела, все куда-то торопятся, — вот сошла веселая компания: девушка в красном, девушка в белом и двое загорелых простеньких парней в голубом. Рукава закатаны, зубы белые. «А не опоздаем мы?» — спрашивает девушка в белом. Девушка в красном смотрит на браслетку: «О-о-о! Еще двадцать пять минут!» Засмеялись и прошли. Быстро и мелко семеня, проходит пожилая дамочка с черной сумкой на молнии. Тоже торопится. А вот широко и размеренно шагает полный румяный гражданин с ответственным желтым портфелем — хотя и пасмурно, но тускло поблескивают никелированные застежки и замочки на карманчиках.

Две девочки, подростки, в гимназических платьицах с белыми воротничками проходят, о чем-то толкуя. «Но ты представляешь мое положение?» — солидно и горячо спрашивает одна, с косичками, и Николай понимает: это замечательно, что у нее уже есть какое-то положение! Да, у всех есть свое положение, только у него нет ни черта — ни дела, ни положения. Росла его жизнь как сад — бестолковый, запущенный, но такой богатый, — стала его жизнь как пустыня — спокойно, просторно, светло — строй что угодно, но уже в полной пустоте. На песке строй. Это теолог по-ученому, наверно, говорил: «Гора родила мышь» — нянька его была простая старуха и выражалась проще: «Оглянулся назад — одни спицы лежат». Личной жизни у тебя отныне — нет. Сотня-другая вспомнят тебя хорошо, десятка четыре даже со слезой, а кровь себе портить из-за тебя никто не будет — к чему им это? Что ты им сделал уж больно-то хорошего — никому, ничего! Вот Ленка и Сергей, что и говорить, друзья старые, преданные, как псы, такие не подведут и не забудут, а вот смотри: радости-то нет — Ленка целый день только и улыбается как в фотообъектив. Сергей честнее — он просто ходит как побитый и прячет глаза. И понятно почему — ты же нелеп, неправдоподобен, страшен и своими претензиями — где моя жена? где моя квартира? где моя жизнь? — и даже тем, что ты существуешь на советской земле, — у кого же здесь есть еще такая неприбранная, всклокоченная, путаная жизнь? Какой меркой тебя мерить? На каких весах взвешивать? Ну к чему ты выкарабкался и пошел гулять по Москве? Ползи-ка ты лучше с улицы к Сергею домой, в ту комнату, где нету телефона и не позвонит Нина. Десять лет она к тебе приходила. В грязь, в холод, в слякоть — через камень, через тысячи морозных верст, все шла и шла к тебе, забиралась с ногами на твою койку, и вы вспоминали всю свою жизнь. Теперь не она, ты добрался до нее, но она к тебе не придет. Незачем ей приходить к тебе, она теперь ходит к другому, и у них тоже есть чем заниматься, будь спокоен!

Николай сидит, улыбается и постукивает пальцами по колену.

Ах, какие неприятные мысли приходят в голову, когда пасмурно.

*

Только что Нина отошла от телефона и снова забралась с ногами на диван, как вошла Ленка, тихая и грустная.

— Не помешала? — спросила она.

Нина подобрала ноги.

— Садись, пожалуйста! Что хорошего?

Они сели. Помолчали. Посмотрели друг на друга.

— Что у тебя такой вид? — с фальшивой озабоченностью спросила Ленка. — Голова болит?

— Немного, — ответила Нина.

Игра продолжается — Ленка приложила руку к ее лбу.

— Да, жарок есть! Градусов тридцать семь. А у тебя холодновато что-то.

— Я открывала фортку.

— А-а! — и Ленка играет бахромкой от кушетки.

— Лена!

— Да!

— Как он выглядит?

Ленка все играет бахромкой.

— Худой очень, щеки провалились, а так прежний.

— Поседел?

— Не знаю! Нет! Может быть, виски немного.

Нина сидела, обхватив руками колени, и задумчиво смотрела на Ленку.

— Спрашивал о тебе, — вдруг сказала Ленка.

— Да? — как будто даже безучастно отозвалась Нина. — И что же, он все знает?

— Он знает, что ты замужем, знает, что у тебя сын. Не знаю, может быть, сейчас Сергей рассказал и еще что-нибудь. Нина, милая, что же будет?

— А я знаю, Леночка?

— Как же ты теперь будешь жить? — Нина молчит. — Какой-то у него реглан, пуговицы длинные и синие — где он такой оторвал, не знаю, — горько говорит вдруг Ленка.

Нина быстро вскидывает голову.

— Слушай, а как у него…

— Что? — молниеносно кидается на нее Ленка.

Нина виновато замолкает.

— Ну и дура! — хлестко и жестоко выговаривает Ленка. — Он же у нас, кто тебе что позволит.

Молчание.

Нина встает и подходит к окну.