Рождение мыши

— Будем знакомиться. — Семенов с ручкой в руке пошел к ним навстречу. — Здравствуйте, здравствуйте, дорогой. — Он оглядел его с ног до головы добрыми смеющимися глазами. — Хорошо играете — ясно, просто, без всякого наигрыша.

— Нет, правда никакого наигрыша? — азартно подхватила Нина. — А худрук говорит…

— А худрук пускай что хочет, то и говорит, на то он и худрук, — усмехнулся Семенов. — Хорошо — и все. Вот придет фотограф, и мы вас снимем, отдельно и в группе. Ну, так вот, Константин, Константин… — Он обнял его за плечи. — Как вас по батюшке-то?

— Семенович, — ответил Костя.

— Фу, да просто Костя, — засмеялась Нина Николаевна, — что за церемонии.

— Так вот, Константин Семенович, поздравляю и разрешите поднести… — Он снял со стола четыре толстых тяжелых тома Шиллера, связанных бечевкой. — Вот, как раньше писали на венках: «Талантливому артисту от благодарного зрителя». Увидели с Ниной Николаевной сегодня эти тома в магазине, сложились и решили поднести лучшему исполнителю. Так вот, прошу вас!

— Ой, что вы! — пробормотал Костя. И книги были роскошными — огромные серебристые тома, но главное — Нина Николаевна! Ведь до сих пор она ни на кого из студийцев не обращала никакого внимания, а сейчас стоит сзади и дружелюбно дотрагивается до его плеча.

— Берите, берите, — сказала она заговорщицки, — там такие картинки, что закачаешься! — И она, как кастаньетами, щелкнула пальцами.

Вошел директор, крупный, постоянно улыбающийся мужчина с толстыми губами и волосами мелким барашком, которого звали «улыбка-перманент». Он со всеми артистами был на «ты» и к месту и не к месту вставлял «Мы старые артисты», хотя говорили, что при нэпе он работал иллюзионистом в Одессе.

— Молодчик, — хлопнул Костю по спине директор, — хорошо! Вот какого партнера нужно Нине Николаевне! Нина Николаевна, чувствуете? А? Фактура-то, фактура, молодость! Свежесть, звонкость! Их не подрисуешь, не подклеишь.

— Да я уж давно присматриваюсь, — весело, хотя и серьезно, ответила Нина. — Вот когда включите «Коварство» в репертуар, даю заявку на Луизу.

— Включим, включим, — пообещал директор, — пусть только режиссер помирится с худруком. Я всегда твержу: «Заслуженные, не уходите в облака, живите с нами, а то винтик-штосик, а жизнь-то — ay! — и прошла мимо», — и он ткнул Костю. — Ну, а подарок вручен?

Семенов вынул из кармана автоматическую ручку и подал директору.

— Подпиши и вручи.

— Почему я? — попятился директор. — Даришь-то ты!

— Но я же рецензент, — ответил Семенов.

— Ну так что ж, что ты… Да, верно, рецензенту-то неудобно, а подписать бы надо. Такой у него день…

— Господи! Да давайте я подпишу! — беззаботно воскликнула Нина. — Вот еще вопрос! — Она подошла к столу, села и солидно распахнула том. — Ну, так что вам написать? Говорите, Костя.

— Вот вам ручка, пишите, — сказал Семенов.

— Да что, что?

Николай пожал плачами. Нина Николаевна смотрела на него и соображала.

— Ну что может написать старый театральный заяц своему младшему собрату, то и пишите.

— «Мне время тлеть, тебе цвести!» — улыбнулась Нина и через всю страницу черкнула: «Несравненному Фердинанду от его будущей партнерши».

Директор взглянул через плечо и хмыкнул:

— Ну уж это вы, моя дорогушенька… Николай, смотри-ка, что она…

Николай посмотрел и засмеялся. Так они стояли и пересмеивались.

— Что вы? — удивилась и обеспокоилась Нина Николаевна. — Разве не так?

— Да нет, все так! — Семенов взглянул на директора. — А? Сообразила же головка!

— «Да будет стыдно тому, кто об этом плохо подумает», — напыщенно произнес директор. — Кто это сказал и когда?

— Вот это правильно, — согласился Семенов, взял пресс-папье, промокнул надпись и, захлопнув книгу, подал Косте. — Прошу.

— Стойте, стойте! — поймала на лету его руку Нина Николаевна. — Я ничего не пойму, я не так что-то написала? О чем вы говорите «правильно»?

Семенов, улыбаясь, тронул ее за плечо.

— Правильно, что так написано на ордене Подвязки.

— Да что, что? Что написано там?

— А вот: «Да будет стыдно тому, кто об этом дурно подумает!» О, уже звонок, пошли!

На другой день было семейное торжество. Пока Костя спал, ему на стол поверх розоватой кружевной салфеточки поставили тоже розовый торт, древняя бабушка вынула из какой-то кубышки десятирублевик, мать приготовила конверт с деньгами. Книги Шиллера лежали стопочкой рядом с тортом, и все домашние и гости приходили рассматривать картинки. Хвалили, читали надпись, восклицали: «О-о!» — и спрашивали: «А что, хорошенькая?» И тогда мать вынимала из конверта фото Нины, и вид у нее при этом был такой, словно она только что приобрела Нину Николаевну по дешевке в антиквариате и теперь та стоит у нее в шкафу рядом с хрусталем и голубым фарфором.