Рождение подвига

Сизов с восхищением глядел на комдива. Ему хотелось подойти и крепко обнять Лавренова. «Вот она в чем сила командирского характера, сила командирской выдержки».

В водовороте сражения Лавренов в отличие от многих не поддавался случайным настроениям и малозначительным фактам. Он не только умел отбирать и взвешивать все, что играло решающую роль в происходящих событиях, но и последовательно направлял действия руководимых им войск по заранее намеченному плану. Делал он это по-хозяйски расчетливо, спокойно и так уверенно, что все окружавшие его подчиненные невольно проникались этой уверенностью, а потерявшие в панике головы быстро приходили в себя.

«Да, — подумал снова Сизов, — только таким твердым, решительным и должен быть командир в бою».

РУССКАЯ ДУША

Последние минуты перед рассветом тянулись томительно долго. Небо плотно заволокло тяжелыми тучами, и может поэтому с трудом пробивался рассвет. Тишина. Такая тишина после боя, что от нее все глохнут, будто уши ватой заложило.

Лейтенант Еж молча осматривал каждого из своих солдат. Сейчас главная их задача — не спугнуть противника, подойти как можно ближе к его позициям.

И вдруг эту мертвую тишину разорвал тонкий голосок ребенка.

— Ма-а-а-ма! Ма-а-а-ма! — донеслось из развалин ближнего дома.

Все замерли, настороженно подняли головы.

— Ма-а-а-ма! Ма-а-а-ма! — рвал сердце детский плач.

Голос звал, молил, захлебывался.

«Что это? Откуда ребенок? Или немцы придумали какую каверзу? — Лейтенант Еж сжал кулаки, нахмурился. — Вот тебе и внезапность… Пропало все к черту: подготовка, планы!…».

К Ежу подошли сержанты Шванков и Скитов.

— Что будем делать, товарищ лейтенант?

— Надо спасать ребенка.

Рядом с лейтенантом, как всегда, стоял солдат Сучок. Его передали на воспитание Ежу, и лейтенант, зная трусливый характер парня, решил держать его при себе связным, подносчиком боеприпасов: «Все-таки на глазах будет».

— Разрешите мне, товарищ лейтенант?

Разорвись граната, Еж не вздрогнул бы так, как от этих спокойных, с дрожью в голосе слов Сучка.

— Я найду дитя.

Солдат часто моргал и выглядел смешно в своей короткой, как юбка, шинелишке.

— Как же ты без винтовки-то? — кивнул Еж в сторону немцев. — А вдруг засада там? Схватят.

Сучок помотал головой.

— Разрешите? — настойчиво просил он.

— Иди.

А когда солдат уже собрался, сержант Шванков удержал его за борт шинели и сунул в карманы по гранате.

— На боевое задание идешь, — предупредил он, — не к теще на блины…

А среди развалин, пустых, обгоревших, метался, как неприкаянный, жалобный детский голос:

— Ма-а-а-ма! Ма-а-а-ма!

Сучок бежал порывистыми скачками, прыгал из стороны в сторону, то прячась, то появляясь из-за укрытий. Но солдата, видно, засек немецкий наблюдатель. Откуда-то с высоты четвертого этажа ударила хлесткая, звонкая очередь. И все увидели: Сучок ткнулся в землю и замер.

— Убит, — глуховато пронеслось по рядам солдат.

Еж вскинул к глазам бинокль.

— Не шевелится… Убили…

Лейтенант уже хотел было послать другого, но тут заметил, что Сучок медленно, неуверенно пополз вперед…

…Земля пахла сыростью и горьковатой кирпичной пылью. Сучок полз вдоль разрушенной стены, делал короткие остановки, чтобы смахнуть с глаз едкий пот. Когда-то он страшился слов «мертвое пространство». Он знал, что на военном языке это означало место, куда не достает огонь противника. И теперь он полз, и в душе благодарил лейтенанта за солдатскую науку. И ему было радостно думать, что это самое «мертвое пространство» оберегало его сейчас от вражеских пуль, сохраняло жизнь.

Сучок вглядывался в каждую развалину, в каждую кучу битого кирпича — все казалось ему подозрительным.

Фашистский наблюдатель снова дал знать о себе. Пулеметная очередь подняла рядом с Сучком фонтанчики песка и пыли — будто смерть предупреждала: «Уходи, пока не поздно»… Но Сучок полз, В ушах у него, не умолкая, звенел призывный хрупкий голосок ребенка. Солдат уже различал надрывное всхлипывание.

Еж не отрывал глаз от бинокля. Пулеметчикам, прикрывающим солдата, он на всякий случай подал сигнал рукой: «Приготовиться».

Сучок дополз… В углублении среди битого кирпича лежала вниз лицом женщина. Растрепанные волосы закрывали лицо. На спине старенькой вылинявшей телогрейки лохматились рваные дыры от пуль.

Сучок вскочил и, уже не укрываясь, бросился в развалины.

Когда он показался с ребенком, обхватившим его за шею, из развалин навстречу кинулся немец.

У Ежа, наблюдавшего за солдатом, замерло сердце. Он чуть было не крикнул: «Огонь!» Но стрелять нельзя. Можно попасть в солдата, в ребенка.

И тут Еж увидел, как Сучок, отчаянно размахнувшись, швырнул в фашиста «лимонку» и в ту же секунду бросился к позициям штурмовой группы.

…Его окружили товарищи, смотрели, как завороженные. А он гладил прижавшегося к нему чумазого мальчонку и все не выпускал его.

Подошел лейтенант, обнял солдата.

— Спасибо, — сказал он. Потом распорядился: — Перевяжите ему руку.

Только теперь все заметили, что из рукава шинели Сучка капала кровь.

Вскоре появился санитар, и они втроем отправились в тыл…