Рождение разума. Загадки нашего сознания

4. Если эти аргументы об «эстетических универсалиях» верны, тогда возникает естественный вопрос: почему не все любят Пикассо? Ответ может удивить вас: суть в том, что все его любят

, только большинство людей отрицают это. Тогда любовь к Пикассо может по большей части зависеть от преодоления этого отрицания! (Совсем как с англичанами викторианской эпохи, которые отвергали бронзу Чола, пока не преодолели своего ханжества.) Знаю, что это может показаться немного легкомысленным, поэтому попробую объясниться. Теперь мы уже знаем, что разум не представляется чем‑то однородным — он вовлекает параллельную активность многих квазинезависимых элементов. Даже наша зрительная реакция на объект не является простым одношаговым процессом — она подключает множество этапов или уровней обработки. И это особенно справедливо, когда мы говорим о таких сложных вещах, как эстетическая реакция. Здесь безусловно задействовано много стадий обработки и много с «зев информации. В случае с Пикассо я настаиваю на том, что «нутряной уровень» реакции — импульс «Ага» — несомненно может существовать в мозгу любого человека, возможно, вызванный активацией ранней лимбической системы. Но затем высшие центры мозга большинства из нас отвергают эту реакцию, по существу сообщая нам: «Хоп! Эти вещи выглядят настолько искаженными и анатомически неправильными, что лучше я не стану восхищаться, глядя на них». Таким же образом сочетание притворной стыдливости и невежества могло налагать вето на реакцию викторианских критиков чувственной бронзовой скульптуры — даже нейроны на раннем этапе глушат активность, сигнализируя максимальное смещение. Только когда эти последующие слои отрицания снимаются, мы можем наслаждаться работами Пикассо и скульптурой Чола. По иронии судьбы Пикассо сам во многом черпал вдохновение в «примитивном» африканском искусстве.

5. В своей книге «Фантомы мозга» я предположил, что многие из этих эстетических законов — в особенности максимального смещения — могут сильнейшим образом влиять на фактическое направление эволюции животных; эту идею я назвал «перцептивная теория эволюции». Животное должно обладать способностью определять своих сородичей, чтобы спариваться и воспроизводиться. А для этого оно использует конкретные перцептивные «подписи», мало чем отличающиеся от клюва серебристой чайки с тремя полосками. Однако из‑за эффекта максимального смещения (ультранормального стимула) пару можно предпочесть чему‑то, что не имеет сходства с оригиналом. С этой точки зрения шея жирафа стала длиннее не для того, чтобы доставать листья высокой акации, а потому что мозг жирафа автоматически демонстрировал большую склонность спариваться с более «жирафоподобной» самкой, то есть жирафой, обладающей более длинной шеей. Такая стратегия должна приводить к прогрессирующей карикатурности потомства в филогенезе. Это также предсказывает меньшую вариативность во внешней морфологии и окраске у животных, не обладающих хорошо развитыми сенсорными системами (например, троглодиты) и имеющих меньше вычурных изменений во внутренних органах, которые не наблюдаются визуально.

Это утверждение сродни дарвиновской идее полового отбора — самка павлина предпочитает павлина с самым большим хвостом. Но оно имеет отличия по трем аспектам.

Мой аргумент, в отличие от дарвиновского, применим не только к вторичным сексуальным характеристикам. Я полагаю, что многие морфологические черты и «маркеры», определяющие родовые (а не половые) различия, могут толкать эволюцию в определенных направлениях.

Несмотря на то что Дарвин ссылается на принцип «пристрастия к большему хвосту» в половом отборе, он не объясняет, почему это происходит. Я предполагаю, что это происходит в результате развития еще более базового психологического закона, встроенного в наш мозг, который изначально эволюционировал по другим причинам, например, способствовал различительному обучению.

Исходя из принципа нашей серебристой чайки, то есть положения о том, что оптимально привлекательная стимуляция не должна гнаться за любым очевидным поверхностным сходством с оригиналом (из‑за уникальности нервных кодов восприятия), возможно, появятся новые направления морфологии, в которых не будет экстренных функциональных «подписей» и причудливых признаков. В этом отличие от популярной ныне точки зрения о том, что естественный отбор хвостов, огромных до нелепости, происходит оттого, что они являются «маркерами» отсутствия паразитов. Например, некоторую рыбку привлекает ярко-синяя точка, которой экспериментатор отмечает потенциальную партнершу, несмотря на то что у нее нет даже отдаленного сходства с этой рыбкой. Я предсказываю будущее появление рыб с синими точками, даже если такая точка не является ни половым или родовым признаком, ни свидетельством наличия хорошего гена, способствующего выживанию.