Рождение шестого океана

«Кажется, здесь, в предместье, выбор уже сделан. Никто не хочет идти по американскому пути», — думал Ахтубин, возвращаясь в гостиницу.

4 

О политике Дасья говорил неохотно. У него было праздничное настроение. Свобода завоевана, остальное приложится. Впрочем, его можно было понять. Сорок лет жизни он посвятил борьбе и дождался, наконец, победы. Ему хотелось отдохнуть от борьбы, перевести дух, попросту поболтать со старым приятелем о студенческих временах.

Неужели они были когда-то студентами — этот величественный седокудрый Ахтубин и толстенький Дасья с седым венчиком вокруг загорелой лысины?! И Ахтубин играл вальсы на пианино, а Дасья исполнял сидячие танцы, изображая лицом и руками ревность, жадность и страсть. А помнишь ли ты, Ахтубин, как Дасья учился ходить на лыжах и упал в овраг, как его разыскивали с факелами? А помнишь ты, Дасья, как вы оба влюбились в молодую художницу и чуть не затеяли дуэль из-за нее? Как ее звали — Жанина или Джемима? Красавица, черная коса до колен! Где она сейчас, в какой стране водит за ручку внучат? Только в вашей памяти и живет ее тугая коса. Эх, молодость! Грустно вспомнить, приятно вспомнить.

И вот однажды вечер воспоминаний был прерван телефонным звонком. В Джанджаристане не признавали столов, их заменяли скамеечки. Телефон стоял почти на полу. Сидя на корточках, Дасья взял трубку, лицо его выразило торжественное почтение, внимание, затем удивление. Он положил трубку обеими руками и, понизив голос, сказал Ахтубину:

— Сам учитель! Унгра узнал, что у меня высокочтимый гость из России, и просил вас навестить его.

Так неожиданно Ахтубин попал во дворец к президенту. Его провели через два десятка комнат. В каждой — музейная мебель; шаткие резные светильники, табуреточки с инкрустациями, диваны с ковровыми подушками, где никто никогда не садился; ценные картины, которые некому было рассматривать. А в последней, самой простой комнате, без картин и украшений, Ахтубин увидел знакомые лица — сухонького Унгру и лоснящегося Чарию.

Президент был джанг по национальности, Чария — джарис, беседовать им приходилось на языке бывших колонизаторов. Поэтому и Ахтубин мог понимать без переводчика.

— Сын мой, Чария, — говорил президент своим сипловатым полушепотом. — Мне нужно возложить на тебя бремя неблагодарных забот. Я хочу, чтобы ты принимал послов, подписывал бумаги, приветствовал делегации, пил и кушал за меня на банкетах. Увы, повседневные мелочи поглощают мои часы, а мне нужно много и неторопливо думать о главном. Я хочу назначить тебя хранителем минут президента.

Чария, поклонившись, выразил согласие трудиться двадцать четыре часа в сутки, начиная с завтрашнего дня. Но сегодня вечером он хотел бы... он обещал...

— Тебя ждет женщина, сын мой?

Чария смущенно усмехнулся.

— Я еще не стар, учитель... и я недостаточно мудр.

— Не осуждаю тебя. Я не сторонник буддийского отречения от радостей. Поэт сказал: «Самое прекрасное на свете — глаза любящей женщины и лепет маленького сына». Иди, не томи ожидающую тебя.

Чария вышел, откланявшись. Президент пристально взглянул на русского гостя.

— Вы слышали, о чем я говорил с Чарией? — спросил он. — В тюрьме у меня было довольно времени, я мог годами размышлять о путях к свободе. Сейчас мне нужно еще больше времени, чтобы обдумывать пути свободного государства («А он дальновиднее, чем Дасья», — сказал себе Ахтубин). Я выслушал сегодня князя Гористани, верховного жреца Солнца и американца Сайкла. Мне не приходилось еще беседовать с коммунистом из России. Я хотел бы слышать ваше слово, дорогой гость.

Ахтубин, поблагодарив за честь, стал отказываться. Он не глава делегации, не официальный представитель, он слишком мало времени провел в Джанджаристане, чтобы позволить себе рассуждать о путях развития страны.

— А я не прошу у вас вежливых слов,— сказал президент. — Коммунисты моей страны резковаты, но откровенны. В свое время они называли меня пособником помещиков, — добавил он с обидой, — но только потому, что искренне считали меня пособником.

— Вы же знаете историю, — сказал Ахтубин. —  Когда моя страна отстояла себя в борьбе против четырнадцати держав, нам пришлось бороться за независимость экономическую. Мы начали с плана электрификации — ГОЭЛРО. В этом есть своя логика. Можно купить машины, металл, уголь, проекты и патенты, но электрический ток нельзя привезти на пароходе. И те страны, которые встали на путь социализма позже нас, которым мы имели возможность помогать, тоже строили у себя электростанции.

Президент пристально смотрел на Ахтубина.

— У моего отца был арендатор, — помолчав, сказал он, — многосемейный бедняк, который не мог прокормить детей. Земля-то у него была — у нас в Джанджаристане много свободной земли. Не хватало воды. Требовалось построить колодец для орошения. Но арендатор и так работал от рассвета до заката. Колодец он мог рыть только ночью. Он голодал, но продавал рис, чтобы купить лес и инструменты. Приходилось работать еще больше, есть еще меньше. Насколько я помню, он надорвался, так и не достроив колодец...