Рождение советских сюжетов. Типология отечественной драмы 1920–х — начала 1930–х годов

Юганцев. Интеллигентской дури набрался? <…> Что ж, так и жить рабочему дикарем?

Вязников. Рабочие так не живут.

Юганцев. Да ты что, Илья? В рабочую оппозицию вдарился? Заместо партии бродячий монашеский орден открыть хочешь?» (Глебов. «Рост»)[42].

Герои подобного типа, как правило, совершают ошибки, связаны с предательством, изменой делу революции (как, например, старый большевик Сорокин из «Партбилета» Завалишина, привыкший отдыхать в Европе, получать высокие гонорары и пр.).

Довольно быстро (в исторической перспективе) появляется новый тип предприимчивого коммуниста, использующего принадлежность к партии как средство карьерного роста и личного обогащения.

Коммунист Родных говорит о своем помощнике, бывшем начдиве 5-й армии: «За коммерцию партию отдаст. Новая формация. Хо-хо-хо! Для него ЦК и губком — это такие местечки, где трестовские делишки обделывают. Вот, брат, какая формация пошла!..» (Глебов. «Рост»).

Коммунисты отказываются от самостоятельного анализа происходящего, собственных идей, передоверяя решение важных вопросов партии:

«Нина. И думаешь ты не так, как голосуешь.

Виктор… Последний раз я думал… дай бог памяти — да, когда нэп стали сворачивать, к колхозам переходить. Тут я задумался, а потом прошло. Не мое дело — мировые проблемы решать».

{43} Либо он же, еще афористичнее: «Думать должны вожди, я — завод строю» (Афиногенов. «Ложь». 1-я редакция. См. примеч. 15 [В электронной версии — 46]).

Если коммунист и сомневается, то лишь наедине с самим собой, и почти никогда — вслух, так как само по себе сомнение воспринимается как вина перед партией.

Партработница Горчакова спрашивает у молодого коммуниста: «… а ясен ли тебе смысл борьбы с Ковалевой? <…> Она сомневается, и сомневается вслух… Вот в чем суть! Она стоит живым соблазном перед теми, кто сомневается про себя…»

Саму же виновницу упрекает: «Зачем вместо того, чтобы подавлять в себе сомнения, наступать на горло колебаниям и раздумью, — ты вытаскиваешь все это наружу? Зачем?» (Афиногенов. «Ложь»).

Коммунист Виктор (Никитин. «Линия огня») узнает, что девушка, которая ему нравится, виновна в смерти человека. Оставшись в одиночестве, он уговаривает сам себя: «Не хворать сомнением. Убийство имеет смысл…» То есть сомнения рассматриваются героем как болезнь (подробнее об этом см. далее, в главе «Болезнь и больные / здоровье и спортивность»).

Партиец, не испытывающий сомнений, напротив, заслуживает самой высокой похвалы: «Посмотри на Кулика — он никогда не колеблется. С головой в общественной работе» (Афиногенов. «Ложь». 1-я редакция).

Из-за того что коммунистам не позволено испытывать сомнения, нередко они лицемерны, так как, скованные дисциплиной, не позволяют себе говорить о том, что их мучает. Но это значит, что они неискренни даже с товарищами по партии, то есть, в сущности, одиноки.

Начетчица и догматик партийка Горчакова в миг душевного кризиса обращается к молодому члену партии Нине Ковалевой, которую долго преследовала, на которую донесла: «Ты была права, когда сомневалась во всем. <…> Я помню каждое твое слово… „Где правда? Кто прав? Или правды вообще нет? Мы носим маски… двойная жизнь… утеряна нежность… мы устали верить…“»

Происходит самообнажение героини:

«Я всю жизнь колебалась… Я недоумевала, когда переходили к нэпу, я сомневалась, когда разоблачали Троцкого, я металась — когда боролись с правыми — но все это про себя, внутри… Никто {44} никогда не мог меня ни в чем заподозрить, но никто и не вознаградил меня за ту отчаянную борьбу… И я не знаю, как дальше жить, не знаю…» (Афиногенов. «Ложь». 1-я редакция)[43].

С этим связано еще одно характерное для героев-коммунистов свойство: они на редкость неуверены в себе, так как привыкли всецело доверять внешней «инстанции» и лишены права открыто обсуждать проблемы. Между своими вопросами и ответами партии коммунисты всегда избирают готовые ответы, даже если это стоит им глубоких психологических мучений, нервных срывов и пр.

Немалое место в пьесах занимает формирующееся в эти годы отношение коммуниста к символическому знаку принадлежности к партии — партбилету. Примерно с середины 1920-х годов герой настолько полно идентифицируется с данным сакральным предметом, что его утрата (порча) переживается почти {45} как нарушение целостности своего тела либо тяжелая болезнь, во всяком случае — ужасное, драматическое, непоправимое событие (даже если речь идет не об изгнании из партийных рядов, а всего лишь о случайной утере документа). Материальное свидетельство принадлежности к некоей общности, оформленное в виде партбилета, вырастает в символ санкционированной, разрешенной и «правильной» жизни. Соответственно его потеря означает, как минимум, глубоко переживаемый духовный кризис, а может привести и к самоубийству, то есть предельной форме самонаказания (как это происходит с коммунистом Зониным в пьесе Афиногенова «Гляди в оба»).