Рождение трагедии из духа музыки

Итак, ранний Ницше: «рождение» Ницше – «Рождение трагедии». В данной работе, несмотря на то что это первое значительное произведение, мы можем обнаружить все основное, что потом будет развиваться на протяжении всего его творчества: дионисическое и аполлоническое начала, переоценка ценностей, генеалогический метод, антихристианство, критика «идеализма» и т. д., вплоть до самого афористического стиля, свойственного почти всем произведениям немецкого мыслителя.

Можно назвать два вектора, на пересечении которых локализуется данное произведение немецкого мыслителя. Это – Рихард Вагнер[90] и Артур Шопенгауэр. «Рождение трагедии из духа музыки» обязано именно им. В этой работе мы без труда обнаружим значительное влияние указанных фигур. Однако говорить о том, что мы имеем перед собой «компендиум» взглядов Шопенгауэра и Вагнера, – слишком сильное преувеличение. Как говаривали стоики: «Что истинное – то и мое». Находиться под влиянием того или иного мыслителя, принимать некоторые его взгляды – отнюдь не значит становиться слепым апологетом, особенно если речь идет о Фридрихе Ницше. Факт влияния Р. Вагнера и А. Шопенгауэра на Ницше – факт общеизвестный, и мы не собираемся ставить его под сомнение. В данном случае нам необходимо увидеть это влияние как горизонт, как перспективу, как, наконец, поле, на котором разворачивается подлинно аутентичное действие «Рождения трагедии».

Итак, первое произведение Ницше отмечено сильным влиянием Шопенгауэра и Вагнера. Влияние Рихарда Вагнера носило скорее экзистенциальный оттенок. Первоначально «Рождение трагедии из духа музыки» не предполагало обращения к современной ситуации, в особенности же к «оптимистическим выводам» относительно возможности возрождения «греческого духа» в вагнеровских мистериях-операх. Добавления, которые внес Ницше в первоначальный план, имели целью скорее поддержать друга, находившегося в то время в депрессии, а также сформировать более доброжелательное отношение общественности к творчеству и «потенциям» вагнеровской музыки, еще не нашедшей к тому времени своего «адресата».

Нужно отметить, что сам Вагнер находился под влиянием шопенгауэровской мысли, с которой он познакомился в 1854 году, особенно его эстетики, в которой Шопенгауэр, онтологизируя искусство, отводит совершенно уникальную роль музыке. Но прежде чем описать в «двух словах» своеобразие эстетики Шопенгауэра, мы позволим дать краткий абрис его системы, которую, кстати, почти дословно в ряде мест «Рождения трагедии из духа музыки» воспроизводит Фридрих Ницше, поскольку это, возможно, необходимо для читателя, не знакомого с системой Шопенгауэра, и поскольку предлагаемое произведение Ницше можно более полно понять в перспективе сказанного Артуром Шопенгауэром.

* * *

В своем произведении «Мир как воля и представление» Шопенгауэр выстраивает довольно интересную систему, согласно которой существует два подхода, два «взгляда» на мир: мир как он есть сам по себе, или мировая воля, и мир как представление, т. е. мир, ставший предметом, объектом для взгляда. Собственно, говорить о двух мирах не совсем корректно. Есть мир сам по себе и тот же самый мир, ставший объектом рефлексии, отражения, взгляда. Мировая воля, мир как воля, мир сам по себе не является доступным рефлектирующему познанию. Познание всегда – это мир как представление. Воля сама по себе[91] находится вне пространства и вне времени, не подчинена закону причинности, немножественна. То же, с чем мы как живые существа имеем постоянно дело, – это представление, объект, мир как представление. Он обладает определенными отличительными свойствами: любой объект дается в пространстве и времени (а через них – как материальный), подчинен закону причинности (закон основания, гласящий, что любое сущее дается как взаимосвязанное), множественности.

Мировая воля имеет ступени объективации, которые суть идеи. Эти ступени объективации выстраиваются в довольно традиционной манере лестницы, идущей от неживой природы (силы природы, материальность) через мир растительный к живому царству, венцом которого, естественно, является человек, получивший возможность абстрактного познания.