Рождение Венеры

Мы еще немного посидели молча. Из ночной тьмы доносились крики, беготня по улицам, потом – отчаянный возглас боли, и мне тотчас же вспомнилось то жуткое зрелище: юноша в луже крови у дверей Баптистерия. Флоренция теперь враждует сама с собой, прежним безопасным дням настал конец.

– Могу тебе сообщить, Алессандра, что при всех моих грехах я не дурной человек, – сказал мой муж через некоторое время.

– А в глазах Божьих? Вы не страшитесь «песков сыпучих» и «вьюги огневой»?

– Мы ведь уже говорили о том, что даже в аду сохранится память о земных наслаждениях. – Он помолчал. – Ты бы, наверное, удивилась, узнав, сколько нас – таких, как я. Величайшие цивилизации древности тоже находили блаженство в мужской заднице.

Я поморщилась.

Прости мне такую грубость, Алессандра. Но лучше уж тебе с самого начала узнать меня. Ведь нам же придется теперь проводить время вместе.

Он поднялся, чтобы снова наполнить себе бокал. Я смотрела, как он пересекает комнату. Теперь его потрепанная красота и заученное изящество почти раздражали меня. И как я раньше не заметила? Неужели я настолько замкнулась на себе самой, что разучилась понимать очевидные знаки?

– Что до Страшного суда, – продолжал он, – что ж, вверюсь судьбе. В тех же песках пребывают богохульники и ростовщики, и им уготованы куда более тяжкие муки. Мне кажется, даже если бы я никогда не томился по юной мальчишеской плоти, рая мне все равно не сподобиться. Как бы то ни было, я разделю наказание адским пламенем с другими такими же грешниками, как и я. И окажусь в весьма благочестивом обществе. Поверь мне, если бы всем этим полчищам содомитов не приходилось постоянно скрываться, клянусь, ты бы увидела в их толпах немало тонзур!

– Не может быть!

Он улыбнулся:

– Алессандра, для образованной девушки ты очаровательно наивна.

Ну нет, уже не наивна, подумала я. И посмотрела на него. От выражения недовольства не осталось и следа: к нему вернулись добродушие и веселость, и я помимо собственной воли почувствовала к нему прежнюю приязнь.

– Во всяком случае, вы не сможете сослаться в свое оправдание на то, что толкнула вас к этому холодность жены, – спокойно заметила я, и он, похоже, смутился. – Как тот содомит, о котором Данте рассказывает в шестнадцатой песни. Он ведь говорит что-то подобное? Не могу вспомнить его имя.

– А, ну конечно! Лука Рустиччи. Человек без каких бы то ни было общественных заслуг. Ходят слухи, что он был более купцом, чем ученым. – Кристофоро улыбнулся. – Да, Томмазо говорил, что найдет мне жену, которая будет знакома с «Божественной комедией» не хуже меня. – Я опустила глаза. – Прости! Я вижу, его имя причиняет тебе боль.

– Ничего. Переживу, – ответила я, ощущая, как слезы опять подступают к глазам.

– Очень на это надеюсь. Я бы меньше всего на свете хотел стать причиной гибели столь небычайного ума.

– А также утраты жены-ширмы. Он рассмеялся:

– Ну вот! Я рад, что ты стала прежней. Мне куда больше нравится, когда ты шутишь, чем когда жалеешь себя. Ты сама знаешь: ты великолепная молодая женщина. – И я снова взглянула на мужа – о, если бы его похвалы согрели мне не только душу, но и тело. – Итак. Пожалуй, нам стоит поговорить о будущем. Как я тебе уже сказал, этот дом отныне твой. С библиотекой, со всем собранием предметов искусства. Ты можешь распоряжаться всем этим по своему усмотрению – за исключением кабинета. Это тоже часть сделки.

– А вы?

– Я нечасто буду беспокоить тебя. Мы станем появляться вместе на каких-нибудь государственных торжествах – если только от нашего государства еще что-нибудь останется. В остальное время я редко буду дома. Это все, что тебе следует знать.

– А он будет сюда приходить? – спросила я.

Он спокойно взглянул на меня:

– Он же твой брат. Для родни это только естественно. – Он слегка улыбнулся. – Дело в том, что в городе уже не так безопасно, как прежде. – Он немного помолчал. – Скажем так: время от времени он будет здесь появляться. Но не сейчас, не сразу. – Вы – тонкий политик, – заметила я.

Он пожал плечами:

– Мужчина должен управлять рабами, как тиран, детьми, как государь, а…

– …а женой – как политик, – закончила я за него. – Не уверена, что Аристотель имел в виду именно это.

Он рассмеялся:

– Наверняка. В остальном – поступай так, как хочешь. Сама решай. Только не губи свою жизнь, Алессандра. Ты бы поразилась, узнав, что творится в спальнях нашего благочестивого города. Подобные браки совершались и раньше. Но ты же не хочешь походить на других. Если бы мои ласки обременили тебя дюжиной детей, ты бы согнулась под тяжестью забот. Только подари мне единственного наследника – и я больше никогда не буду тебя тревожить. – Он помолчал. – Что касается твоего удовольствия… Что ж, это тоже твое собственное дело. Все, о чем я тебя прошу, – будь благоразумна.

Я глядела на свои руки. Внутри у меня болело меньше, чем раньше, хотя какое-то жжение все еще оставалось. Как узнать, появился ли ребенок в утробе? По наслаждению? А какого наслаждения я хочу больше всего в жизни?

– Вы позволите мне рисовать? Он пожал плечами:

– Я же сказал: делай все, что тебе нравится. Я кивнула.