Рождение волшебницы

По стану поднимался переполох, в зарослях кликали часовые. И Золотинка, отчаянно хватаясь за кусты, держала на крик прямо к ратникам, которых можно было уже видеть. Она успела крикнуть «сечевики!», ратники ощетинились, а она промчалась мимо них на тропу. Берег пришел в движение, люди метались у костров, хватая оружие. В огонь кидали охапки хвороста, чтобы озарить округу; повсюду мелькали факелы. Безоружные гребцы жались ближе к воде. Золотинка увидела корабли и насад Рукосила, который легко было признать по двойной мачте – передняя для прямых парусов, задняя, тут же вплотную, для косых. Задыхаясь, она крикнула «сечевики!» и промчалась по сходням. Часовые, сдерживавшие растревоженных гребцов, потерялись.

– Эй, – крикнули ей. – Не велено!

Другой сказал:

– Это Септа, принцесса!

Золотинка толкнулась в дверь кормовой надстройки – заперто. Быстро пересекла палубу и приметила на черной реке отсветы. Нужно было только перегнуться через ограждение, чтобы найти внизу под собой озаренный огнем квадрат окна.

– Конюший Рукосил! Сударь! – позвала она, судорожно отдуваясь.

Она перекинулась через поручень, скользнула по обшивке борта и попала в открытое окно. Ногами сбила свечу, что стояла на подоконнике, и просунулась внутрь, в комнату. Упавшая рядом свеча погасла. Грудь ее вздымалась, ноги деревянные, во рту сухо, обожженные ветками ладони горели. Часовые что-то толковали над головой, но как бы уже смирившись с исчезновением принцессы. На палубе стихло. Слышались далекие голоса, наверное, с берега.

Золотинка мало что различала вокруг, разве что светлую щель двери в смежное помещение. Неясный скрип где-то в недрах насада… И вдруг стрекот, которому вторили уханье, клекот – несдержанный птичий гомон над самым ухом. Подвинувшись в темноте, она нащупала тонкие железные прутья… клетка. Их было тут несколько, одна над другой. Стало понятно, откуда происходила эта вонь – устойчивый запах курятника. Разбуженные птицы метались, шуршали крыльями.

Можно было разобрать теперь и отчетливый скрежет, напоминающий одновременный поворот двух десятков ключей в двух десятках ржавых замков. Золотинка повернулась на шум и насторожилась. Ударом ноги кто-то распахнул дверь. Человек, что заслонил собой озаренный задним светом проем, тускло поблескивал – рука и бок, неестественно круглая голова почти без шеи. Переступив порог, пришелец застыл с невозможной, не свойственной живому существу неподвижностью. Голову повернул – скрипнула шея. И невозможно было разглядеть глаза – все покрывала тень. Притом очень тонкий, преувеличенно тонкий перехват, как будто у пришельца не было живота. И совсем не имелось одежды.

Стоило ему ступить еще шаг, медлительный и жуткий, как бок его засверкал оттенками тускло-красного, вроде начищенной медной кастрюли… Да так оно и было! Пришедшая в движение кастрюля. Хорошо обозначился круглый, как перегонный куб, затылок и застывшие черты невыразительного лица – этой нечеловеческой образины с нечищенными глазами без зрачков. Выжидательный поворот головы наводил на подозрение, что медный истукан слеп. Он проскрипел до окна и здесь принялся шарить по полу, пока не подвернулась опрокинутая свеча. Поднес ее к носу, очевидно, принюхиваясь… Прошествовал назад в смежную комнату.

Очевидно, истукан хозяйничал в отсутствие Рукосила. Ждать конюшего или убраться, отложив объяснения до утра? Золотинка действовала по наитию, склоняясь к мысли, что следует воспользоваться случаем, чтобы присмотреться к домашним делам чародея. Кто знает, как это еще пригодится. К тому же удивительный страж не оставил времени на раздумья, он возвратился с зажженной свечой в руке, чтобы водрузить ее на подоконник. Пляшущее желтое пламя озаряло потертые медные выпуклости. А обок с Золотинкой, когда она оглянулась, открылись два ряда клеток, в которых беспокоились сороки, совы, вороны и в углу, в железном ящике почти что в рост человека – исполинский орел.

Истукан повернулся к девушке. Она скользнула вдоль клеток. Началась не трудная, но не весьма потешная игра в жмурки: расставив медные лапы, это подобие человека пыталось нашарить беглянку, каждый раз обманываясь и опаздывая. Золотинкино положение в пространстве он сознавал как-то расплывчато и неточно, словно по запаху, и, главное, уступал ей в проворстве – ей не было надобности скрежетать суставами, чтобы перескочить из одного угла комнаты в другой.

Так что она имела некоторую свободу, чтобы осматриваться… и вдруг приметила Асакон. На грубых хваталках болвана посверкивал желтый перстень! Золотинка едва не попалась, пытаясь увериться в этом наверняка. Асакон. Однако и думать не приходилось, чтобы отнять волшебный перстень у бдительного и неутомимого медного человека. Рукосил, конечно же, не зря доверил ему перстень, имел, значит, основания полагаться на его неколебимую верность. И сколько бы Золотинка ни дурачила стража, шмыгая по углам, невозможно было взять над ним верх – ловкость всегда уступит неутомимой силе. К тому же одеревеневшие от усталости ноги плохо повиновались, настоящей-то прыти не было.