Рождение волшебницы

– В некотором смысле да… Она называется «Речи царств».

Установилась непонятная тишина.

– Покажите, – строго сказал Тучка.

– Девять червонцев. Разве за эту цену вы не покажите нам, как это делается? – прямо спросил Поплева.

Чепчуг Яря глянул во все глаза, большие и круглые – начиная кое о чем догадываться.

– Если бы вы, Чепчуг, – густым убедительным голосом заявил Поплева, – купили у нас рыбницу, понятно, мы показали бы вам, как вязать причальный конец. Просто для начала, чтобы лодку не унесло в море.

– Вы купили книгу, не умея читать!? – вскричал лекарь, расцепив руки.

Покрывшись багровыми пятнами, Поплева и Тучка упрямо молчали.

И очень скоро Чепчуг Яря вынужден был убедиться, что упрямство их есть нечто чудовищное. Они уговорили его! За те же девять червонцев без всякой дополнительной платы лекарь обязался показать братьям, перечислить и назвать вслух ясным отчетливым голосом, ничего не утаивая, все имеющиеся в книге буквы.

А Золотинка истошно взвизгнула: оставшись без присмотра, она сунула руку в залитый по горло кувшин, где сидели пиявки…

Ничего удивительного, что братья так или иначе выучились грамоте, – они прилагали для этого необыкновенные усилия.

Тучка, невнятно завывая, бегал по палубе, а потом отчаянным броском припадал к книге. Поплева полагался больше на постоянство и осторожность. Поставив раскрытую книгу к нижней ступеньке чисто выдраенной лестницы, что вела на кормовую надстройку, он ложился на палубу по-пластунски и как бы подкрадывался к письменам, желая проникнуть в тайны книжной премудрости одной ловкостью, без насилия. Когда и самые вкрадчивые его поползновения оставались втуне, переворачивался набок или садился на корточки. Временами Поплева чувствовал необходимость в чрезвычайных средствах и тогда подвешивал себя вверх тормашками. Уцепившись ногами за веревочные петли, он клал книгу на палубу под собой. Выказывая такую нещадную изворотливость, Поплева стремился хорошенько перемешать в голове все, что там не укладывалось, умять полученные прежде сведения и освободить место для новых.

Несмотря на полное несходство приемов, оба брата делали успехи. Как видно, помогало и то, и другое, и третье – все средства оказались хороши. Тучка ломил напропалую, как взялся с первого слова, так и долбил вершок за вершком. Ему понадобилось две недели, чтобы одолеть первые строки книги: «Князь Муран собирался в карательный поход против карматов, но верхнебежецкий Радагост, увещевая его, сказал: «Нельзя. Прежние князья сияли добродетелями, а не выставляли напоказ оружие…»

Разгадавши первые речения, Тучка пришел в необыкновенное возбуждение и, размахивая руками, громко восклицал: «Прежние князья сияли добродетелями, а не выставляли напоказ оружие!» Чистая радость Тучки передавалась Золотинке, она светилась отраженным восторгом и лепетала: «Прежние княззя-я…»

Достижения брата не сбивали Поплеву. Он искал основательности, трезво сознавая, что до того всеобъемлющего знания, которое позволит проникнуть в природу вещей и уберечь малышку от нечеловеческих превращений, не мерянный еще путь. И потому он начал с основ, то есть с самых коротких слов. В течение недели Поплева прочел книгу от доски до доски, выбирая в сплошных письменах слова, состоящие из одной или двух букв.

– В-на-и-в-же-же, – упорно жужжал он. Освоив все имеющиеся в книге двухбуквенные слова, он почувствовал себя достаточно подготовленным, чтобы покуситься на трех и четырехбуквенные слова, зацепляя при случае и более крупную рыбу. И, наконец, решился читать со смыслом. Трудные опыты Поплевы приучили его не искать легких путей в науке, и впоследствии, неуклонно продолжая свои занятия, он не только нагнал Тучку, но и обошел его. Через полтора года он выучил «Речи царств» – толстый, исписанный убористым почерком том – наизусть от первой до последней строчки, включая и самые темные, не поддающиеся разгадке места.

Тучка охладел к «Речам», как только понял, что в этой пространной книге нет ни единого упоминания о возможности или невозможности взаимных превращений людей в золото и обратно. «Речи царств» – обширное рассуждение о долге и добродетели, о взаимных обязанностях правителей и подданных – не содержали в себе ничего столь определенного, чтобы это можно было использовать в обиходе. И, по правде говоря, Тучка сильно сомневался, что все эти давно исчезнувшие с лица земли царства и населявшие их народы когда-нибудь существовали на деле.

Не таков был Поплева. Распахнувшийся в «Речах» блистательный мир стал его личным достоянием. Голова его полнилась примерами величайшего вероломства и величайшей добродетели, жестокости и человеколюбия, мудрости и глупости – взлетов и падений человеческого духа. Гомонливое многолюдство этого мира обитало в Поплеве, потому что иного места и способа существования у этих людей не было. И он испытывал временами трудно выразимое волнение, размышляя о том, какую меру ответственности принял на себя, давая новое существование тысячам вставших со страниц книги жизням. Забыть – значило бы теперь предать.