Рождение волшебницы

А деятельная дама уже выскользнула из комнаты, подобрав на пороге платье, чтобы не прищемить его дверью. Хищная (по должности?) пронырливость эта внушала тревогу, и Золотинка положила себе разыскать Нуту, как только представится возможность. Пока же приходилось пробавляться болтовней.

– Рассказывай! Что-нибудь смешное, – повернулась государыня к пигалику. Оказывается, она все время о нем помнила.

Смешное – это был, наверное, сам пигалик, который пытался давеча угнаться напролом, через пень-колоду, дебри и буераки за медным человеком Порываем. Медный лоб пер, не сворачивая, а маленький пигалик добросовестно пытался ему подражать. Это и было смешно. Зимка смеялась.

Наконец она поднялась, притворно зевнула, не стесняясь малыша, скинула разлетайку, оставшись в кружевной рубашонке, и забралась под полог. Повинуясь распоряжению, девушки удалились.

Под легкой серебряной паутинкой, что занавесила государыню, не различалось ничего, кроме белесых теней. Отсветы свечи на шелке придавали зыбкому сооружению призрачный, какой-то недостоверный вид. Золотинка уселась на постель, в изножье кровати, как велел ей голос из-под полога. Наступило молчание. Слишком долгое и трудное, чтобы оно вот так вот ничем и кончилось.

– Вот что… – раздался голос и дрогнул… право, стоило Зимку пожалеть. – Что у вас в Республике говорят о Золотинке?

– О вас, государыня? – удивилась Золотинка, удерживаясь на едва уловимой грани, где насмешку уже нельзя скрыть.

– Не придуривайся! – грубо, но все равно негромко, не давая себе воли, отозвалась Золотинкиным голосом Зимка. И ничего к этому не прибавила.

– Как вам сказать… Золотинка приговорена к смертной казни с отсрочкой приговора на два года. Она в строгом заключении, никаких свиданий.

– Значит, все-таки правда… – задумчиво проговорила тень под пологом, и Золотинка поняла, что великая государыня Зимка вопреки слишком известным ей обстоятельствам таила безумную надежду, что слухи о вновь объявившейся у пигаликов Золотинке все ж таки – спаси, господи! – неосновательны. Зимка нуждалась не в правде, а в утешении.

– Ты сам ее видел? – глухо, неприязненно и все равно, вопреки всему, с ожиданием чудесного избавления спросила государыня.

– Я присутствовал на суде.

– Как она выглядит?

– Осунулась. Под глазами тени и всё… Недаром считается, что удача, успех поднимают человека, делают его краше и даже, вероятно, прибавляют ума – ровно столько, сколько его изначально недоставало. А поражение… что ж, понятно, неудачник не уважает и самого себя. Печальное зрелище, государыня.

Что-то шевельнулось под пологом.

– Вы все-таки хотите ее казнить? – спросила Зимка, насилуя голос, чтобы не выдать никаких чувств. – Вам… не жалко? Разве вина ее… совсем непростительна? Я знала эту девушку. И уважала ее. У нее много достоинств.

– Народный приговор нельзя отменить, государыня, – строго отвечала Золотинка. – Республика и примеров таких не знает. Нет сомнения, что и в этом… весьма тяжелом случае приговор не будет отменен. Ни под каким видом, государыня.

– А что у вас в Республике говорят обо мне? – после долгого промежутка спросила Зимка много спокойнее.

– Ничего особенного. Вообще ничего, – нахально отвечала Золотинка. Но Зимка словно не слышала вызова.

– Но какой предмет для пересудов, а?! Разве не любопытно: оборотень на престоле?!

– Обычное дело, государыня, – пожала плечами Золотинка. – В Республике хорошо знают историю.

Зимка обескураженно смолкла.

– Однако мы давно не видели пигаликов, – заметила она немного погодя. – У нас верные сведения обо всем, что происходит в Республике. Мы знаем, что Совет восьми уже почти год, как запретил гражданам посещать Слованию.

Золотинка была готова к этому и не запнулась.

– У меня на родине неприятности.

– Вот как?.. Ты кого-нибудь убил? Ограбил? Плюнул в колодец? Неуважительно отозвался о старшине вашего околотка?

– Я поэт, то есть пишу стихи. Печатался в сборниках, – промямлила Золотинка, искусно подражая Омановым ухваткам в пору самоедства. – Бывает, что поэту тесно в родном краю.

– Здесь ему будет еще теснее, – язвительно пообещала тень за пологом.

И тут… не то чтобы хладнокровие изменило Золотинке – совсем наоборот, ничего еще не решив, она повела себя именно так, как должна была вести, если бы сказала Буяну «да». Она дала себе волю, соединяя в одном душевном движении и расчет, и чувство:

– Наверное, я пришел сюда не за милостыней, – сказала она вдруг с тем несносным, нечаянно прорвавшимся самодовольством, которое неизменно пробуждает в людях отпор, необъяснимую, казалось бы, ненависть к своим маленьким собратьям пигаликам. – Понятно, здесь даром ничего не дают.

– А ты, значит, чего-то с собой прихватил? На продажу. Из вашей благословенной Республики, где все даром, – заметила под покровом Зимка с намеренным пренебрежением.

– А если и прихватил? – заносчиво отвечал пигалик.