Рождение волшебницы

На большом плотном листе бумаги разместилась нестройная шайка закорючек, среди которых при некотором воображении можно было распознать изображения человечков или частей тела: руки и ноги, головы, глаз, ухо, и наоборот – человечек без головы. Толпы закорюченных человечков перемежали всякие обиходные предметы, вроде топора, пыточной дыбы, виселицы, тюремных решеток, цепей.

– Но ты же хвастал, что никогда ничего не забываешь, – язвительно заметил Лжевидохин, приоткрыв расхлябанный рот.

– Пока что не забывал, – сдержанно отозвался Замор и потом, тщательно выговаривая слова, добавил: – Простите, государь, я не ослышался, вы сказали «о пигаликах»? Обо всех или об одном? – Лжевидохин молчал, затруднения судьи доставляли ему удовольствие. – О каком все ж таки распоряжении идет речь?.. Было распоряжение отделать пигалика Ислона, которого вы, государь, заподозрили в нечистой игре. Это распоряжение… оно исполнено, как его отменить? Тело я вывез на невльскую дорогу…

– Разве не было указания хватать всех пигаликов подряд? На заставах? – спросил Лжевидохин.

– Нет, государь, – отвечал Замор. В голосе его прозвучала несколько даже преувеличенная бестрепетность, с какой и должен встречать верный долгу служака выговор начальства.

– Ну и слава богу! – легко согласился Лжевидохин. – Тем более, что я такого распоряжения, сдается мне, и не давал. Искать надо пигалика Жихана, того, что сбежал от государыни из корчмы Шеробора.

– Уже распорядился, – склонил голову судья.

– Но без грубостей. Без этих ваших штучек. Вывернуться наизнанку, а найти.

– Вывернемся, – заверил судья без тени улыбки.

– И чтобы ни один волос с головы Жихана не упал.

На этот раз Замор отвечал без запинки:

– Головы мерзавцам поотрываю!

По всей видимости, усматривалась закономерная связь между необходимостью отрывать головы, чтобы уберечь волос, – ответ совершенно удовлетворил Лжевидохина.

– И сам за все ответишь!

– Это уж как водится.

– Я говорю, Жихан мне нужен живым или… только живым, – начиная раздражаться, возвысил слабый бабий голосок оборотень.

Однако Замор с легкомыслием здорового человека, который устает следить за причудами больного, позволил себе двусмысленность:

– Надеюсь, малыш отличается крепким сложением.

– Пошути у меня! – с обессиленной, но страшной злобой стукнул кулаком о поручень кресла Лжевидохин и так глянул своими гнилыми глазками, что судья не отозвался на этот раз ни единым словом, даже утвердительным, а только вытянулся, тотчас растеряв всякие признаки игривости, если можно было усмотреть таковые в его предыдущих замечаниях.

– Теперь принцесса Нута. Что она?

– Ничего не ест.

– Ну, этой вашей жратвой и пес бы побрезговал.

– Прикажете улучшить содержание? – спросил Замор без тени недоумения, с подобострастием.

– Посмотрим… Давай Нуту, – велел Лжевидохин, не обращая больше внимания на собеседника.

– Прикажете проявить почтение? – остановился тот на пороге.

– Когда ты научишься проявлять меру, а, Замор? Мера – основание всех вещей.

– Хотел бы я знать, где мне ее найти, эту меру – при моих-то делах?! – пробормотал тот, но эту дерзость приберег уже для себя – когда переступил порог и наглухо закрыл дверь.

Маленькая принцесса не особенно переменилась, если не считать ржавой цепи на ногах: все то же посконное платьице и передничек, в каких застало ее нашествие великой государыни Золотинки на корчму Шеробора. Разве что волосы слежались – ни расчесать, ни помыть в темнице, да потерялась лента.

Поставленная пред очи грозного чародея, Нута глядела без страха и без вызова, она, кажется, не совсем даже и понимала, что перед ней великий чародей. Повелитель Словании, покоритель Тишпака и Амдо представлялся ей дряхлым, вызывающим жалость старичком. Лжевидохин оглядывал маленькую женщину с любопытством.

– Почему цепь? – спросил он наконец, удостоив вниманием и Замора, и тотчас же перешел от вопроса к выводам: – Пошел вон, мерзавец!

Нечто неуловимое в детских губках Нуты открыло Лжевидохину всю меру постигшего маленькую принцессу превращения – она насмешливо улыбнулась! И тут же жалобно вздрогнула, испугавшись прянувшей ни с того ни с сего собаки.

– Фу! – отозвал пса чародей. – Мне доложили, – сказал он потом, оставив побоку предварительные заходы, – ты нынче говоришь только правду.

– Да, – подтвердила она тихо.

– После дворца?

– Прежде я была ужасно лживая, – сказала она, пожимая плечиками. Не знаю, что произошло, я больше не могу… тошнит от лжи.

– Ну, предположим, – пробормотал Лжевидохин. В повадке его не осталось ничего наигранного, и тот, кто мог бы наблюдать оборотня во время давешних его объяснений с Ананьей и Замором, заметил бы разницу: великий государь и великий чародей подобрался, стал суше и тверже, словно бы впервые встретил достойного хитрости и ума собеседника – это была Нута. – Предположим, – протянул он раздумчиво и опять цыкнул на собак, которые плотоядно, роняя слюну, глазели на маленькую женщину. – Но как ты полагаешь, это хорошо или плохо?

Нута помолчала…

– Я думаю, говорить правду всегда хорошо, – сказала она твердо.

– Независимо от последствий?

– Да.