Рождение волшебницы

И дочь, оставив ухищрения, кинулась стремглав за стойку, чтобы с лету броситься названому отцу на грудь, уткнуться в обширную бороду.

– Золотинка! – заорал он, словно окликая судно, чем, однако, нисколько не удивил ни Чепчуга, ни даже Ижогу.

Чувства старого лекаря выразились в том, что он снял и опять надел очки.

– Я подарок тебе привезла! – сыпала она словами, целуя Поплеву куда пришлось – в щеку, в нос, в усы.

– Бедный, бедный Тучка! – говорил Поплева, отстраняя дочку, чтобы глянуть одним глазком прежде, чем она опять исчезнет в объятиях.

– Тучку я похоронила под Каменцем.

– Волосы у тебя белые.

– Поседела.

– А та, что в столице?

– Я открыла имя змея, его имя – Сливень. А он ждал, давно ждал, кто к нему придет. Он давно пережил себя, он хотел смерти.

– У той золотые волосы.

– Вот насчет-то волос. Сливень наградил меня седыми волосами, освободил от проклятия – я ведь обращалась в золотого болвана. Умирая, он подарил жизнь…

– Где ты видела Зимку? Что же она? Как же так? – спрашивал Чепчуг.

– Мельком видела. У нас не такие отношения, чтобы я могла ей помочь.

– Да, постой, подожди! Ты ведь знаешь, что другая Золотинка приехала сейчас в Колобжег? Она здесь, – сказал вдруг Поплева, отстраняясь, чтобы остановить легкомысленные излияния для строгого и срочного разговора.

– Тебе, девочка, это не опасно? – быстро проник в мысль друга Чепчуг.

– Как вам сказать… это я и приехала, – и Золотинка развела руки в стороны, вроде как самой себе удивляясь.

Мужчины молчали, то ли не понимая, то ли не желая понимать.

– Ну, то есть, я и есть… слованская государыня… как бы княгиня. А другой нету, – виновато пояснила она и пожала плечами.

– Но, боже! Где же Зимка была все эти годы? Она страдала?

– Золотинка… – произнес Поплева еще раз, окончательно, с новым, неспешным проникновением постигая встречу. – Золотинка, – повторил он на слезном выдохе, принял ее в объятия и снова отстранился, чтобы заглянуть в блестящие карие глаза.

Золотинка всхлипнула, вовсе не имея намерения плакать, но поздно – взор ее затуманился, она отвернулась, прикрывши лицо ладонью, уперлась другой рукой в прилавок и разрыдалась. Сердце ее разрывалось, жгучие слезы, падая из-под ладони, обращались в жемчуг. Белесые бусины звонко скакали под темному дереву, раскатывались и срывались на пол, где опять скакали, так что не выдержала наконец Ижога, с ядовитым превосходством взиравшая на весь этот детский лепет. Едва проверив одну жемчужину на «всамделишность», хранительница очага живо оставила высокомерные ухватки и бросилась на колени отлавливать, выковыривать из щелей блестящие слезинки этой вашей Поплевина-горшки-перебила.

Золотинка же вздыхала всей грудью, мотала головой, пытаясь опомниться, она оставила прилавок, отыскивая успокоение в перемене мест, и прижалась щекой к полке, к каким-то банкам, чтобы вдосталь выплакаться. А там, где опиралась она рукой о прилавок, высохшие шестьдесят лет назад доски пустили ростки и уж разворачивались крошечные неправдоподобно зеленые дубовые листочки.

Мокрое лицо Поплева сияло. Золотинка глянула на него и сама не могла не улыбнуться – сквозь слезы; она хмыкнула, и закусила губу, и снова как будто всхлипнула, не разбирая между смехом и слезами… и схватила растрепанные волосы на висках, чтобы встряхнуть голову.

И раздался гром. Грозовые раскаты потрясли лавку, полыхнуло ярчайшим светом, как от молнии, дохнуло свежестью, и сразу, без предупреждения, посыпался сильный крупный ливень. Облитые неведомым солнцем капли косо падали откуда-то из-под потолка, не оставляя, однако, нигде следов влаги. Зеленая морская волна хлынула через комнату, с головой захлестнув Ижогу, что ползала на карачках, успевая лишь только взвизгивать при всякой перемене погоды.

– Фу-ты! Фу! – отмахивалась Золотинка, досадуя на непрошеные чудеса, как на игривого надоедливого щенка. – Фу! – махала она рукой, разгоняя наваждение. И в самом деле, волна упала, уйдя сквозь половицы, словно в песок, дождь перестал, бросив последние шальные капли, радуга померкла, и только зеленые ростки на прилавке никуда не делись, разве что перестали тянуться, пуская то листок, то веточку, да рухнули напоследок целой охапкой цветы. А толика жемчуга в горсти у служанки не обратилась ни в прах, ни в пепел, как это сплошь и рядом бывает, когда имеешь дело с недоброкачественным волшебством. Жемчуг остался жемчугом, хотя и не сказать, чтоб отборным. Что понятно – ведь и слезы-то были у Золотинки не настоящие – счастливые.

– Это нечаянно, – пояснила Золотинка, обмахивая под глазами пальцами. Она зачем-то хихикнула и, закусив губу, быстро отвернулась, как охваченный нездоровым приступом смеха человек.

Потом стащила с пальца кольцо и протянула Поплеве:

– Это тебе, родной. Эфремон. Камень залежался у пигаликов, так что, может быть, в твоих руках по-новому заиграет.

– А что пигалики? – мимоходом удивился Поплева. – Они как?